Наши клинки остры!

Еще раньше, сразу после смерти подруги, он чувствовал себя странно, не так, как обычно. И вот сейчас новое состояние накатило, как прилив на берег.

Парень замер, не зная, как этому неизвестному помочь и как себя вести. Он лежал, закрыв глаза, вцепившись руками в мех и старался догадаться, что же ему делать.

Совершенно неожиданно он провалился внутрь самого себя. Почему-то казалось, что он ушел под лед, а его тело, продолжавшее лежать в шатре, осталось где-то высоко. Он поднял глаза и увидел его – совершенно неподвижное и такое маленькое! Там, наверху было тепло. Там осталась жизнь!

Здесь же властвовали древний холод и первородный огонь. И изначальный мрак наползал со всех сторон. Болтон съежился в комочек, пытаясь всеми силами сохранить разум и не закричать. Стало так одиноко и жутко, как никогда раньше. Он воспринимал себя маленькой и ничтожной песчинкой в окружении таких пугающих сил, о которых и думать-то было страшно.

И все же он понимал, что все это происходит внутри него самого. И там два Домерика узрели друг друга. Он смотрел на более умудренную и взрослую часть самого себя. И оба молчали.

Они стояли друг напротив друга. Их разделяла прочная и толстая стена. Она казалась сложенной изо льда, огня, теней и света. Она выглядела однородной и мощной, но одновременно с этим казалась скоплением никак не связанных с собой вещей.

Второй Домерик ударил плечом в стену со своей стороны. И Домерик откликнулся. И сам ударил. По стене вверх и вниз, и во все стороны поползли трещинки. Послышался хруст – так хрустит ломающийся лед. Угрожающе взметнулись языки пламени. Тьма зашевелилась, как живой ковер и стала приближаться.

Болтон понял, что время стремительно тает. Его время.

С отчаянным криком он рванулся вперед. Сейчас это казалось самым важным на свете и единственно правильным. Стена трещала, хрустела, но все еще держалась. А черные клубы тьмы уже обволакивали его ступни, и онемение начало подниматься к коленям.

Настал миг величайшего напряжения. И Домерик чувствовал, что его тело на далекой кровати выгнулось дугой, вспотело и почти не дышало. Он ударил еще раз, и стена разлетелась на тысячу осколков. Повисла звенящая тишина, а его и второго Домерика бросило друг на друга. Их начало перекручивать, ломать, связывать. Он закричал. Да и кто бы ни закричал?

А потом все кончилось. Или началось. И он понял, что стал цельным. Стал самим собой, полным и самодостаточным. Он обрел себя.

И тихим шепотом на краю сознания проступило знание – чтобы что-то обрести, надо что-то потерять. Что-то важное, дорогое, личное… Иначе и быть не может.

Ларна-Ласка! Она стала искупительной жертвой. Он любил ее, по своему, но любил. Ему нравился ее смех и озорство, забота и игра. И вот девушка умерла и дала возможность родиться чему-то новому.

Может он бы и сам это получил, потратив лишнее время и пожертвовав чем-то другим. Быть может… Кто знает?

Сознание распахнулось. Память второго Домерика хлынула в него. Нет, не второго, а его самого. Теперь он вспомнил!

Он видел, как Рамси Сноу убил его один раз… И еще раз, и еще, подстроив так, что Домерик утонул в Рыдальнице. Он видел, что выжил, но потом погиб на войне. И множество других собственных смертей, тяжелых, неприятных и даже героических.

Он видел отца и бастарда, втыкающего кинжал ему в грудь. Русе Болтон погибал на им же организованной Красной Свадьбе… Его подняли на копья солдаты Старков… И имя Болтонов исчезло из людской памяти, как и множество других домов до них, канувших в небытие.

Смерти и рождения проносились перед мысленным взором. Падение Винтерфелла, битва на Черноводной, предательство Теона Грейджоя, возвышения Джона Сноу, его смерти, жизни и вариации всего этого.

Карлик Тирион – он его ни разу не видел, но странным образом узнал – убивал своего отца и бежал в Эссос. Или не убивал и не бежал. Или убивал, но скрывал убийство и оставался править.

Король Джоффри, Джейме Ланнистер, Мирцелла, Маргери Тирелл, Петир Бейлиш, Робб и Кейтилин Старки, Уолдер Фрей, Станнис Баратеон, Русе Рисвелл, Торрхен Карстарк, Винафрид Мандерли – они окружали его, живые и мертвые, смеющиеся и хмурящиеся, азартные или спокойные, переполненные ненавистью, любовью или равнодушием. И он стоял в круговерти лиц, возвышаясь среди них, как чардрево среди опадающей листвы.

Сотни, нет, тысячи людей и видений, промелькнули перед его мысленным взором. Они напоминали вереницу призраков, или наоборот, еще не родившихся младенцев. О, как много он их насчитал! И они так часто противоречили друг другу! В одной сцене кто-то погибал, но уже в другой оказывался жив и что-то делал. Или не делал, не умирал и плел интриги.

Гулким колокольным ударом пришло новое слово – вероятности. Слово ничего толком не обьяснило и рассыпалось поземкой, уступая место новым картинам.