Наши нравы

«Верно, она уехала за границу, замела след, и он не увидит больше Колю. Напрасно он поверил Никольскому, что она здесь, и потерял дорогое время в адской пытке ожидания. Чего еще ждать?»

Трамбецкий опять бросился на поиски.

Он был у градоначальника, подал прошение и сказал горячую речь. Его выслушали, сказали, что будут наведены справки, и он ушел из приемной без всякой надежды. Он справлялся в адресном столе, заходил к родным жены, съездил в Павловск и Ораниенбаум и поздно ночью возвращался на Петербургскую сторону, усталый, разбитый, с отчаянием в сердце.

Везде неудача.

Градоначальник как-то подозрительно оглядывал его костюм и пожал плечами, узнавши, что проситель статский советник, а родные его жены с улыбкой любопытства разглядывали этого нелюдима и ничего не знали о жене. Кто-то сказал: «Не в Павловске ли она? Она собиралась на лето в Павловск». Другой сказал: «Нет, кажется в Ораниенбаум?» — и Трамбецкий был и в Павловске и в Ораниенбауме. Напрасно там он спрашивал о жене статского советника Валентине Николаевне Трамбецкой.

— Такой не слыхали. Такая не живет.

Решительно рванул он звонок у дверей квартиры Никольского.

— Приехал?

— Нет!

— Нет? Господи, что же делать! — прошептал она.

«Попадись теперь она, попадись только она на глаза к нему!»

Он простирал руки и, шагая по комнате, произносил слова угрозы и мщения.

Кухарка тихо приотворила двери и, при виде этого бледного, с искаженными злобой и отчаянием чертами, черноволосого человека с блестящими глазами из темных ям, разговаривающего в пустой комнате, в испуге перекрестилась, постояла у дверей и пошла будить квартирную хозяйку.

Вдвоем не так страшно. Обе стали у дверей и слушали, что говорит этот странный человек.

— О, подлая тварь! Где ты, где? Отдай мне сына, отдай ты моего Колю, а не то…

Он повторял эту фразу то с угрозой, то с нежным молением, то робко, словно выпрашивал подаяния. Наконец он бросился на диван.

Все смолкло. Только глухие рыдания, сперва тихие, потом все громче и громче, доносились до ушей испуганных женщин.

— Как бы чего не было! — шепнула хозяйка. — Надо завтра дать знать в участок.

— Долго ли до греха! — отвечала кухарка.

Опять бессонная длинная ночь. Опять звонки в ушах, и под утро тяжелый короткий сон.

Заливая блеском ярких лучей, ворвалось солнце в маленькую комнату и разбудило Трамбецкого. Он вскочил с дивана и бросился как сумасшедший на улицу.

Куда теперь идти? Где искать?

Он пошел на Тучков мост. Было еще рано. Прохладное утро освежило немного воспаленную голову. От реки несло приятной свежестью. Он остановился и задумчиво стал смотреть на воду, а в голове мелькали мрачные отрывки прожитой жизни. Сзади сплошная неудача, разбитая жизнь, а впереди?

Он засмотрелся на реку. Ровное движение блещущих на солнце струй тянуло его к себе. Один миг, — и все кончено. Не пора ли? К чему жить? Но образ, милый образ ребенка мелькнул в глади тихо плещущих струй, нежно взглянул на него и, казалось, протягивал к нему ручки, моля прийти на помощь.

Трамбецкий рванулся назад и зашагал быстрыми шагами, не сознавая, куда и зачем он спешит, и не замечая подозрительных взглядов, бросаемых на него прохожими. Он торопливо шел по Васильевскому острову и не заметил, как очутился в одной из дальних линий. Машинально поднял он голову, и в глаза ему бросилась вывеска: «Касса ссуд».

Он вдруг повернул во двор, поднялся по скверной, грязной лестнице, следя за нарисованным на стене пальцем, указывающим дорогу, и вошел в отворенные двери. В небольшой комнате, душной и затхлой, из-за груды разного хлама, наваленного во всех углах, выглянула пара черных глаз и, наконец, обрисовалось типическое лицо старого еврея.

— Продаете револьвер? — спросил Трамбецкий глухим, отрывистым голосом.

— Револьвер? — переспросил еврей, меряя проницательным взглядом Трамбецкого. — А зачем вам револьвер?

«В самом деле, зачем револьвер? Как зачем? Она, быть может, под дулом пистолета будет сговорчивее. Она — трусливая тварь, и довольно показать ей незаряженный пистолет».

— А зачем вам револьвер? — снова повторил еврей.

— Нужно. Хочу учиться стрелять!

На тонких губах еврея уже дрожал отказ, но натура торгаша пересилила страх, внушенный мирному ростовщику неожиданным появлением Трамбецкого.

— Учиться стрелять, а вы разве не умеете?

— Не умею.

— Револьверы есть, превосходные револьверы. Вот один превосходный. Один офицер заложил, да так и оставил. Очень хорошо можно учиться!

Еврей вытащил из какого-то угла маленький карманный револьвер и вертел его в руках перед носом Трамбецкого.

— Что стоит?

— Восемь рублей.

Трамбецкий бросил деньги, сунул револьвер, не глядя, в карман и быстро спустился с лестницы, возбудив любопытство еврея, который из окна следил, как Трамбецкий шел по двору.

Трамбецкий пошел далее, очутился в Пятнадцатой линии. Раздумывая, у кого бы спросить о жене, он вдруг вспомнил, что где-то тут живет полковник Гуляев, которого часто посещала Валентина. Он вспомнил, что дядя помогал Валентине, и радостная мысль озарила его голову.