Наши русские чиновники

– Это занятие моего мужа, – отвечала она, – а иногда и мое; рассмотрев, вы увидите, что многие из сих книг назначены нашим старшим детям; их обучает отец, и они уже хорошо читают и изрядно пишут.

– Вы более и более меня удивляете; скажите, как согласить склонность, или, объяснюсь точнее, способность вашего мужа к занятиям подобного рода, с должностью им занимаемою?

– Но я не вижу тут ничего удивительного. Человек образованный, не краснея может занимать все возможные должности; всякая должность, более или менее, полезна обществу, следственно, всякая, более или менее, почтенна. Люди по склонности избирают себе род службы, муж мой по обстоятельствам выбрал настоящую и до сих пор не имел причины раскаиваться в выборе. Милостивый государь, верьте мне, что, отказавшись от честолюбия, от рассеянности больших городов и от злословия маленьких, многим людям недостает только решимости сделаться станционными смотрителями… Вы смеетесь? Но я повторяю, что, сделав этот, по-вашему, может быть, неблагоразумный шаг, они подружились бы с человечеством, нашли бы покой сердечный, а внутреннее убеждение, что несмотря на своенравие случая, они еще полезны другим в гражданском быту, заменило бы им все приманки блестящей известности, всю прелесть власти и все выгоды богатства и холодного общества.

– Вы не родились в этом состоянии?

– Может быть…

Тут приход смотрителя прервал разговор, сделавшийся для меня столь занимательным.

Во всех движениях станционного смотрителя заметно было тонкое приличие, приобретаемое светскою жизнию; он говорил приятно и занимательно, последнее было приобретено наукою. Я с ним скоро познакомился; меня влекло любопытство, он не имел причин таиться от меня, это-то самое перед ужином произвело следующий разговор.

– Судя по чертам лица, я заключаю, что портрет дамы над диваном изображает близкую родственницу вашей жены.

– И если бы вы сказали: «Матери», то отгадали бы. Рассмотрите внимательнее это милое, доброе лицо, – она жила на земле, как могли бы здесь жить только Ангелы, – для одного добра. На устах ее часто сияла улыбка; но чаще всего улыбка сострадания. Я любил ее как прекрасную женщину, как добрую мать, как существо благодетельное.

– Другой портрет изображает отца моей жены; о нем можно сказать, что если Бог создал его человеком, то будем его почитать за человека. Он не верил дружбе, не понимал любви, не знал сострадания, но приличие заставляет меня остановиться, хотя я не оттенил совершенно его изображение.

– Вы умели приобрести мою доверенность, – продолжал он, – и я охотно познакомлю вас короче с собою.

Мой отец был богатый петербургский купец. Он производил большие торговые обороты. Его корабли плавали вдали от нашего северного отечества, а счастие, казалось, закабалилось к нему. Я был единственный сын счастливого, но не долговременного брака; мать моя скончалась, когда я был еще ребенком, и вся нежность неутешного супруга обратилась на меня.

Отец мой был человек образованный, он почитал необходимостью дать мне приличное воспитание – и я, достигнув юношеских лет, был послан им в Геттингенский университет.

Возвратясь в отечество, я познакомился через моего университетского товарища с отцом моей жены. Первое посещение зажгло в моем сердце ту любовь, которая никогда не потухает. Я был неловок, странен, застенчив; однако, несмотря на это, меня приняли как сына миллионщика, ласкали и пригласили ездить почаще.

Будучи мало занят, я посещал почти через день Надутова (фамилия моего нового знакомца), там встречала меня непринужденная ласковость Лизы и радушный прием почтенной ее родительницы. Напыщенный хозяин дома терпел меня, как богача, который всегда мог ссудить его тысячами. Частые посещения увеличили мою привязанность; я увидел взаимную склонность ко мне милой Лизы. Я был бесконечно счастлив, в сии мгновения пылких надежд, счастливой любви и чистой доверенности к людям.

В это время неблагоприятный для нашей торговли разрыв с Англией, следствие несчастных происшествий в Европе, запер их корабли на пристани Балтийского моря, и англичане поневоле обратились в Америку с требованиями пеньки и сала, которое прежде получали из России. Дешевизна сих товаров, купленных отцом моим за дорогую цену, потрясла его благосостояние: скрепя сердце, он объявил себя банкротом. Дом наш и дача проданы с молотка. Мы переселились на Выборгскую сторону, где огорченный родитель мой вскоре впал в неизлечимую болезнь, которая свела его в могилу.

Я привел в порядок расстроенные дела его, собрал долги, свел счет, удовлетворил остальных заимодавцев – и увидел, что от всего огромного, несметного состояния, осталось мне в наследство не более десяти тысяч рублей.