Наши в космосе

Тогда-то я и начал понимать, что настоящих конкурентов у меня по существу нет.

Пошел третий час ожидания, и мало-помалу оно начало меня раздражать: неужели так трудно выбрать одного из пятнадцати, тем более что вопрос наверняка решен заранее? Но еще больше меня раздражал сосед со своей шпорой на пятке и доверительным шепотом:

— Понимаете, как это скроешь? Болит ведь, гадина. Терпеть, правда, можно, но разве их это интересует? Вы не представляете себе, до чего обидно… А может, они не заметили, ведь могли же случайно не заметить, а?…

Я молча встал и переместил свое кресло к противоположной стене. Хватит с меня. Конечно, этот тип запросто мог оказаться подсадкой, действующей по наущению психолога, но… В конце концов, реакция у меня адекватная, что и требовалось доказать, и на рукоприкладство я так просто не провоцируюсь.

Вот вам всем. Съели?

Дверь отворилась…

Отборочная комиссия в полном составе. Наконец-то! Давно пора.

Пятнадцать человек вскочили на ноги.

— Поздравляю вас! — И генерал, степенным шагом миновав меня, пожал руку обладателю шпоры. — Только что комиссия утвердила вашу кандидатуру.

Что-о?!..

Кажется, у меня отпала челюсть. Не помню.

— Благодарю всех. Можете вернуться к своей работе.

Удар был тяжел. Я стоял не в силах пошевелиться и смотрел, как члены комиссии по очереди жмут шпороносцу трясущиеся руки. Потом его куда-то повели, и он заковылял с блаженно-вымученной улыбкой на потном лице. Он хромал! Он даже забыл, что нужно притворяться!

Один раз во время резкого маневра корабля на меня упал тяжеленный кислородный баллон, и я, уцелев только благодаря жесткому скафандру, приходил в себя целую минуту. Но тогда мне было все-таки легче.

— Вы расстроены?

Так и есть. Психолог.

Я с трудом разлепил склеенные губы:

— Он же… Как вы могли? У него…

— Костный отросток?

— Вы знаете?

Психолог рассмеялся.

— Естественно, знаем. А у Упыряева, представьте себе, космический радикулит…

До меня мало-помалу начало доходить.

— …а теперь помножьте на тяжелый характер и пять лет изоляции… Не расстраивайтесь, вы бы не нашли с Упыряевым точек соприкосновения. Тут нужен специальный человек. Слышали поговорку: у кого что болит, тот о том и…

Я молча отстранил психолога и пошел к выходу.

— Подождите!

Я притормозил в дверях, и психолог устремился ко мне.

— Да подождите же, мы с вами еще не кончили! Что вы разобиделись, в самом деле… Мы намерены предложить вам работу здесь, в Центре…

Я круто обернулся.

— Какую?

— У вас идеальное здоровье. Настолько идеальное, что большинство наших специалистов заявляют, что никогда не видели ничего подобного. Вероятно, на всей Земле не найдется человека, равного вам здоровьем. Без лишних слов: вы эталон.

— И что?

— Все медицинское отделение от вас без ума, наши врачи и мечтать не могли о таком наглядном пособии. Вас будут изучать и показывать. Для этой работы вы являетесь идеальной кандида…

Естественно, в Центре не держат плохих психологов. Во всяком случае, этот сообразил вовремя присесть.

Александр Етоев

Экспонат, или Наши в космосе

Говорил тот, краснорожий, что вывалился из корабля первым. Сильно мятый, в пятнах масла комбинезон, продранные рукава и колени, ржавчина на пряжках и на заклепках. И сам он был вроде как не в себе. Дергался, приплясывал, изгибался — может быть, от волнения, а может, сказывались последствия неудачного входа корабля в атмосферу. Кольца, сетки, фляжки, ножи, помятая стереотруба, с два десятка непонятных приборов, оружие — словом, все, что было на нем, скрипело, звенело, булькало, скрежетало, не умолкая ни на секунду.

— Эй, длинный! Ты, ты, нечего оборачиваться. Тебе говорю: какая у вас планета?

Желтый палец пришельца то попадал в Пахаря, то промахивал мимо и тогда начинал выписывать в воздухе странные танцующие фигуры. Другая рука краснорожего крепко заплутала в ремнях, оплетавших его, будто тропические лианы. Он то и дело дергал плененной рукой, хотел вернуть ей свободу; плечо взлетало и падало под громкий хохот походного снаряжения, но рука оставалась в путах.

Пахарь, или Рыхлитель почвы, так его называли в деревне, стоял молча, локоть положив на соху и пальцами теребя густую рыжую бороду. Он чувствовал, как дрожит под сохой земля, и дрожь ее отдается в теплом дереве рукояти. Земля ждет, когда он, сын ее и работник, продолжит дело, взрыхлит затвердевший покров, и она задышит свободно сквозь ломкие развороченные пласты. Но этот чужой, что кричал от края поляны, и те, что с ним, и то, что было за ними, — большая круглая штука, похожая на дерево без коры, — мешали доделать начатое.

Он стоял и молчал. Ждал, когда они уберутся.

— Ты что, глухой?

Пахарь молчал.

— Или дурак?

Он почувствовал зуд на шее под рыжими лохмами бороды. Муравей. Высоко забрался. Пахарь повертел головой, потом пальцем сбросил с себя докучливого путешественника.

— Я спрашиваю, планета как называется, а он мне башкой вертеть. Ты Ваньку-то не валяй, знаем мы эти штучки.

Те, что выглядывали из-за спины говорившего — двое слева и двое справа, — с виду были немногим любезнее своего предводителя.