Наши за границей

– Эй, не обижайся, – неожиданно серьезно сказал Семен, – это я тебя проверить хотел, а то знаешь, многие, кто сюда приезжает, матерятся, как будто русского языка не знают. Я вот тоже вначале матерился, а потом перестал – культура свое взяла. И пить здесь не пьют. Вот твоего отца здорово уважают, духовный человек, говорят, а это, знаешь, высшая похвала у них, поэтому и застолья такие устраивают. А так они не пьют вообще. Если бы твой отец не нравился им, то, хоть имей он сто миллионов, они бы его в гости к себе никогда не пригласили.

Максиму стало приятно.

– А вот и трамвайная остановка, – сказал Семен.

Они встали в очередь. Было уже поздно, но фонари и публика делали все вокруг еще праздничнее, карнавальнее. В очереди было много маленьких детей. Подошел трамвай, он был как игрушечный – совсем не такой, к каким привык Максим. В него они не сели – впереди было много людей, но Максим не расстроился. Вдруг из припаркованной машины вышел человек и стал что-то говорить. Все стали смеяться.

– Это жонглер, – сказал Семен, – сейчас будет демонстрировать свое мастерство, а потом со шляпой пойдет. Мы по доллару бросим. Больше не надо. Я как-то подсчитал, он здесь здорово зарабатывает. Ну ладно, смотри.

Пока Максим смотрел, как жонглер бросает и ловит мячики, жонглирует факелами, Семен позвонил отцу и сказал, что они стоят в очереди на трамвай и задержатся минут на пятнадцать.

– Ты думаешь, почему я звоню все время? – вдруг сказал Семен Максиму. – Знаешь, один раз не позвонил, так отца с сердечным приступом в госпиталь отвезли. Понимаешь, Сан-Франциско – большой город, и шалопаев, которые готовы за 20 долларов человека убить, чтобы наркотиков нажраться, хватает. А я вместо восьми вечера в два часа ночи приперся. Здесь полиция, если обратишься, два дня не ищет, правило у них такое, а потом федеральный поиск объявляет. После этого случая – все, держу с папкой связь.

Мальчики сели в следующий трамвай, вернее, повисли на подножке. Это было здорово: трамвай то поднимался вверх, то катился вниз, улицы, люди – все смешалось в веселый карнавальный вихрь. Максим был счастлив. Он ничем не отличался от маленьких американских детишек, приехавших впервые в большой город. Семен тоже улыбался, но для него это было уже испытанное удовольствие. На остановках одни люди сходили с трамвая, другие входили, а дети – дети просто катались на трамвае, так же как Максим и Семен.

– Всё, приехали, – неожиданно сказал Семен, и Максим спрыгнул с подножки. Ему вдруг захотелось погладить трамвай, он мягко прошелся рукой по его зеленому боку. Семен ничего не сказал, только взглянул на часы: – Максим, надо торопиться.

Пришли они вовремя. Отец Максима заметил, что его сын был сильно возбужден:

– Что, ребятки, заехали в район красных фонарей? – пошутил он, но сразу осекся: понял, что неудачно. Максим и Семен опять ничего не поняли, но взрослые посмотрели на отца Максима неодобрительно. Максиму вдруг очень захотелось спать.

– Пусть остается, – сказал отец Семена, – у нас есть лишний диван. Семен, проводи Максима, – улыбнулся Исай Абрамович. – Иди и ложись! – сказал он с напускной строгостью Максиму.

«Элеонора» – было последнее, что вспомнил Максим, прежде чем свалиться в сон.

Истории про меня и моего папу

Напротив меня сидит женщина, она в том возрасте, когда, глядя на нее, говорят, что можно легко себе представить, как она была красива в молодости. «Представляете, останавливались автобусы и такси на Брайтоне, когда вся мокрая от нью-йоркской жары я неслась на работу…»

Я слушаю Юлю и улыбаюсь. Я вижу Брайтон с его базарной одесской жизнью, эстакаду метро, внезапно грохочущего над головой. «Молодой человек, что вы стоите, идите и купите пирожок». Я оборачиваюсь – передо мной старушка, она держит в руке слегка промасленный кулек: «С мясом не покупайте, если хотите с мясом, то это у Розы, через дорогу, видите дверь рядом с газетным киоском?»

Я смотрю в сторону, куда она показывает, действительно, рядом с киоском между двумя большими витринами с одеждой есть небольшой продуктовый магазин, «А здесь с творогом и вишнями, только привезли», – она показывает мне кулек. «Excuse me, mama, I don’t understand Russian», – говорю я, улыбаясь. Бабка смотрит на меня ошарашенно, потом лицо ее молодеет: «Тьфу на тебя, разыграл, паразит!» – и хохочет. Я смеюсь вместе с ней. Она достает пирожок: «На, милок, угощайся». – «Спасибо, бабуся, дай Бог вам здоровья». Она улыбается мне, и я, держа в руке пирожок, иду дальше.