Наши за границей

– Та же змея, только водяная. Нет, я у них ни рыбы, ни колбасы, ни супу – ни за что на свете… Бифштекс да булки. Пироги буду есть, и то только с капустой. Яйца буду есть. Тут уж, по крайней мере, видишь, что ешь настоящее.

– У них и яйца поддельные есть.

– Да что ты! Как же это так яйца подделать?

– В искусственной алебастровой скорлупе, а внутри всякая химическая дрянь. Я недавно еще читал, что подделывают.

– Тьфу, тьфу! Кофей буду пить с булками.

– И кофей поддельный. Тут и жареный горох, и рожь, и цикорий.

– Ну, это все‑таки не поганое.

– А масла у них настоящего и нет. Все маргарин. Ведь мы с них пример‑то взяли. Да еще из чего маргарин‑то…

– Не рассказывай, не рассказывай!.. – замахала руками жена. – А то я ничего жареного есть не стану.

Поезд тихо тронулся.

– По немецкой земле едем. В царство пива и колбасы нас везут, – сказал Николай Иванович.

На Берлин

Поезд стрелой мчался от Эйдкунена по направлению к Берлину, минуя не только полустанки, но даже и незначительные станции, останавливаясь только на одну или две минуты перед главными станциями. За окнами вагонов мелькали, как в калейдоскопе, деревеньки с фруктовыми садами около каменных домиков, гладкие, как языком вылизанные, скошенные луга и поля, вычищенные и даже выметенные рощицы с подсаженными рядами молодыми деревцами, утрамбованные проселочные дорожки, пересекающие под мостами железнодорожное полотно. На одной из таких дорог Николай Иванович и Глафира Семеновна увидали повозку, которую везли две собаки, и даже воскликнули от удивления.

– Смотри‑ка, Глаша, на собаках бочку везут. Вот народ‑то!

– Вижу, вижу. Бедные псы! Даже языки высунули, до того им тяжело. А мужчина идет сзади, руки в карманы и трубку курит. Стало быть, здесь нет общества скотского покровительства?

– Стало быть, нет, а то бы уж член общества сейчас этой самой трубке награждение по затылку сделал: какое ты имеешь собственное право скота мучить?! Ну, народ! Собаку и вдруг в тележку запрячь! Поди‑ка выдумай кто другой, кроме немца! У нас это происшествие только в цирке как фокус показывается, а здесь, извольте видеть, на работе… Правду говорят, что немец хитер, обезьяну выдумал.

– Да, может быть, и это какой‑нибудь акробат с учеными собаками по дворам шляющийся.

– Нет. Тогда с какой же стати у него бочка на тележке и корзина с капустой? Просто это от бедности. Лошадь кормить нечем – ну и ухищряются на собаках… Вон и еще на собаках… Солому везут. Как их на котах не угораздит возить!

– Погоди. Может быть, и запряженных котов увидим.

И опять чистенькие деревеньки с черепичными крышами на домах, с маленькими огородиками между домов, обнесенными живой изгородью, аккуратно подстриженной, а в этих огородах женщины в соломенных шляпках с лентами, копающиеся в грядах.

– Смотри‑ка, смотри‑ка: в шляпках и на огородах работают! – удивлялась Глафира Семеновна. – Да неужели это немецкие деревенские бабы?

– Должно быть, что бабы. Карл Адамыч сказывал, что у них деревенские бабы в деревнях даже на фортепианах играют, а по праздникам себе мороженое стряпают, – отвечал Николай Иванович.

– Мороженое? Да что ты! А как же у нас рассказывают, что немцы и немки с голоду к нам в Россию едут? Ведь уж ежели мороженое…

– Положим, что от мороженого в брюхе еще больше заурчит, ежели его одного нажраться. Да нет, не может быть, чтобы с голоду… Какой тут голод, ежели в деревнях – вот уже сколько времени едем – ни одной развалившейся избы не видать. Даже соломенных крыш не видать. Просто‑напросто немец к нам едет на легкую работу. Здесь он гряды копает, а у нас приедет – сейчас ему место управляющего в имении… Здесь бандурист какой‑нибудь по трактирам за пятаки да за гривенники играет, а к нам приедет – настройщик; и сейчас ему по полтора рубля за настройку фортепиан платят.

И опять немки в шляпках и с граблями. На этот раз они стояли около пожелтевшего дуба. Одна немка сбивала граблями с ветвей дуба желтый лист, а другая сгребала этот лист в кучки.

– И на что им этот желтый лист понадобился? Вишь, как стараются! – удивлялась Глафира Семеновна.

– Немец хитер… Почем ты знаешь: может быть, этот лист в какую‑нибудь еду идет, – отвечал Николай Иванович. – Может быть, для собак‑то вот этих, что телеги возят, еду из листа и приготовляют.

– Станет тебе собака дубовый лист есть!

– С голодухи станет, особливо ежели с овсяной крупой перемешать да сварить.

– Нет, должно быть, это просто для соления огурцов. В соленые огурцы и черносмородинный, и дубовый лист идет.

– Так ведь не желтый же!

– А у них, может быть, желтый полагается.

– Да чем догадываться‑то, понатужься да спроси как‑нибудь по‑немецки вон у этой дамы, что против тебя сидит и чулок вяжет, – кивнул Николай Иванович на пассажирку, прилежно перебиравшую спицы с серой шерстью. – Неужто ты не знаешь, как и желтый лист по‑немецки называется?

– Я же ведь сказала тебе, что нас только комнатным словам учили.

– Ну, пансион! А ведь, поди, за науку по пяти рублей в месяц драли!

– Даже по десяти.