I. Во Франции с ноября до мая готовился и обсуждался новый избирательный закон, судьба которого до самого конца была неопределенна. Вся эта работа протекала в напряженной партийной атмосфере: каждая партия (от «голлистов» до коммунистов) стремилась провести такой избирательный закон, который был бы благоприятен именно ей, и провалить всякую иную формулировку. Не подлежало никакому сомнению, что Франция, как единая страна, и французский народ, столь потрясенный второй мировой войной, – нуждается в надпартийном или сверхпартийном, патриотически-волевом правительстве, которое имело бы за собой прочное, не партийное, а государственно-мыслящее большинство и выправило бы валютный, хозяйственный крен государства. Надо было думать не о «частном», а об «общем», о том, что или у всех сразу будет правопорядок, монетная единица, возможность продуктивного труда, суд, армия, или чего все вместе будут лишены. А партии искали своего, частного, воображая, что они сумеют осчастливить целое – из своего партийного сектора, раздувшегося до большинства.
Чтобы создать такое правительство, надо было покончить с пропорциональной системой и вернуться к мажоритарной. Пропорциональная система кажется людям более «справедливой»: она создает зеркало, лучше отображающее состояние мнений и партий в стране, но зато она дробит силы и затрудняет общегосударственное единение. Мажоритарная система упрощает дело, открывая путь преобладающей партии или немногим партиям и отметая государственно-незрелые и бессильные партийные образования. Естественно, что «пропорциональному парламенту» труднее всего вернуться к «мажоритарному упрощению», что мы и наблюдали: ибо малые партии боятся исчезнуть в ничтожестве.
В результате возник компромисс из обеих систем настолько сложный, что его почти невозможно свести к общим формулам. Одна из самых значительных и беспристрастных газет демократической Швейцарии характеризует новый избирательный закон так: «Дитя, рожденное в многомесячных муках, оказалось слабым и уродливым»; преимущества мажоритарности почти утрачены, опасности пропорциональности не устранены; «компромисс является результатом не только благих, но и дурных намерений»; «многие депутаты предпочитали создать урода, потому что они совсем не хотели избирательной реформы»; «народ не поймет всей этой сложности, и это грозит воздержанием от голосования», т. е. массовым абсентеизмом. Чему все это нас учит?
1. Чем более какой-нибудь народ является утомленным, обедневшим, разочарованным и, главное, неустойчивым в вопросах морали и правосознания, тем труднее ему восстановить свой уровень жизни – посредством демократического и особенно партийно-демократического сговора. Достаточно представить себе Россию после большевистской революции.
2. Партии находятся на высоте только тогда и только постольку, поскольку они способны мыслить государственно, а не партийно. Партийно мыслящие партии могут стать началом сущего разложения и гибели.
3. Люди «дурных намерений» вряд ли заслуживают признания за ними политической правоспособности и дееспособности.
4. Пропорциональная избирательная система ставит себе дурную и ложную цель: проводить в парламент государственно незрелые партийные меньшинства, домогающиеся власти, к которой они не способны ни по числу, ни по состоянию своего правосознания.
5. Демократия не имеет единой общепризнанной системы голосования: шесть месяцев разногласия и раздора в классически демократической стране доказали это с очевидностью: здесь все колеблется, все спорно.
6. В каждой стране должна быть выработана и введена своя, особая, именно для нее подходящая система голосования. Здесь нет догмата или хотя бы общего правила.
7. Избирательная система, непонятная народу, не должна ни предлагаться, ни вводиться. Последствия могут быть фальшивые и печальные (выборы в Учредительное собрание 1917 г.) только.
8. Демократия Древнего Рима в трудных обстоятельствах государственной жизни назначала срочно, связанного целевым заданием, ответственного диктатора и этим справлялась с бедой.
II. В прошлом году в Соединенных Штатах вышла любопытная книга Гунтера о покойном, президенте Франклине Делано Рузвельте, трижды всенародно избранного в президенты. Книга написана в хвалебном тоне и характеризует его всесторонне: болезнь его («детский паралич», от которого он так и не оправился), терпение его в борьбе с болезнью, любовь его к отдохновительному мореплаванию, лояльность его в уплате налогов, страсть к собиранию корабельных моделей и почтовых марок и т. д. Между прочим, Гунтер указывает на «один из главных недостатков Рузвельта»: это его «нелюбовь к продумыванию сложных вопросов. Он принимал решения быстро, почти инстинктивно и не любил их менять». Это подчеркивает и г. Седых в своей рецензии, помещенной в нью-йоркской газете «Новое Русское Слово» (1950, сент. 10).