Наши зимы и лета, вёсны и осени

Видишь жёлтого глазастого лягушонка? Он смешно дрыгается над твоей кроваткой, повиснув в воздухе на невидимой нитке. Он парит над тобой жёлтым глазастым солнышком. «Ау, маленький пришелец!» Откликнешься? Уловишь мой сигнал?… Откликнулся! Визжишь от восторга, ручками и ножками дрыгаешь… Спасибо жёлтому лягушонку. Вот и ещё одна ниточка между мной и тобой… А это – синяя рыба! Правда, тебе нравится? И синяя погремушка с тихим нежным звоном тоже нравится. Ты с ней не расстаешься. Я вызваниваю тебе на зелёных колокольчиках – ты отвечаешь мне голубым нежным звоном…

Вот и ещё один шажок навстречу друг другу.

Ты: от вечности – к детству. Я: к детству – от суеты взрослой жизни. К жёлтому лягушонку. К синей рыбе. К общей радости. А через общую радость – друг к другу…

Лицо твоё день ото дня всё оживлённее. Радость, любопытство, лукавство расцветают на нём, придя на смену отрешённости и скорби первого месяца. Лицо твоё постепенно наполняется детством.

Не будет у меня ни цирка, ни пантомимы. И если войду теперь в цирк – то только зрителем…

Тогда зачем так призывно звучал для меня марш Дунаевского? И почему так кружилась всегда голова от этого волшебного запаха – запаха опилок и лошадей? («Могут ли быть запахи слаще?…» – думала я.) И почему так притягивал этот красный замкнутый круг в перекрестье софитных огней?… Почему так тянуло ступить на него, войти в его заколдованное пространство?… Разгадаю ли я когда-нибудь истинный смысл этих призывов? Скажу ли я когда-нибудь этому манящему миру свое «люблю»? Узнаю ли радость быть услышанной?…

Беру тебя на руки. Ты пахнешь воробышком, вынутым из гнезда, пахнешь молоком и цветочной пыльцой… Могут ли быть запахи слаще?…

Переоценка ценностей? Отречение от мечты?… Но разве мечта о тебе не была прежде всех остальных? Разве не о тебе мечтала я, няньча свою первую куклу?…

Кроватка – таз с бельём – плита – кроватка – таз с бельём – кроватка… Мой счастливый замкнутый круг. Мой маленький манеж, на котором я верчусь двадцать четыре часа в сутки, сразу во всех ролях. Лучшие цирковые ковёрные могут позавидовать моей неутомимости, моему проворству, моему умению улыбаться и радоваться – двадцать четыре часа в сутки. «Вуаля!» – и полсотни пелёнок трепыхаются на мартовском ветру… «Вуаля!» – и ни одной пылинки на нашей планете, сияет чистотой наша маленькая арена. «Вуаля!» – и батарея сверкающих бутылочек выскакивает из мойки. «Вуаля!» – и готова каша. «Вуаля…» – и в глазах темно от усталости: только бы не упасть…

Конечно, бабушка пока на подхвате. Пока мы кружимся на этой карусели вдвоем. Кружимся до головокружения… Но с удивлением обнаруживаем, что всё время… тихонько напеваем! И я, и она.

А через месяц – бабушке на работу, и нужно учиться обходиться самой, нужно учиться играть на этом органе в две, а не в четыре руки. «Вуаля!» – а скоро весенняя сессия, но об этом лучше пока не думать. «Вуаля!» – я подхватываю тебя на руки, солнце бьёт в окно, слепяще и жарко – как цирковой софит…

* * *

Тебя интересуют новые лица. Рассматриваешь. Удивляешься. Морщишь лоб – думаешь?… Кажется, вот-вот заговоришь. Чувствуется в тебе такое желание.

Любишь, когда мы с тобой гуляем по комнате. Так и крутишь головой. Внимательно рассматриваешь плед на стене, будто вчитываешься в замысловатый узор. Скользишь взглядом по корешкам книг на полке… Все они ждут тебя, сынок, только подрастай. А это – скрипка. А это – зонтик в заплатах. Когда-нибудь я расскажу тебе и про Зонтик, и про Скрипку…

Особенной привязанностью пользуется у тебя зажжённая люстра. Помню, ещё в роддоме ты находил глазами яркую лампу у потолка и смотрел на неё, не мигая. Почему так притягивает тебя этот яркий, слепящий свет? О чем он напоминает тебе?…

* * *

А ещё пришельцы из далёких миров любят свободу!

Странным, непостижимым для меня образом ты выпутываешься из пелёнок, выскальзываешь из распашонок! Подняв одеяло, я то и дело нахожу тебя голеньким. Да здравствует свобода! – говорят твои весело дрыгающиеся ручки и ножки. Кто сказал, что человек полутора месяцев от роду должен быть спелёнутым по рукам и ногам? Прочь пелёнки! Да здравствуют ползунки!

«Да здравствует свобода!» – слышится мне в твоих упоительных визгах, когда я выпускаю тебя, голенького, на необозримый простор тахты. Ты ещё не ползаешь, хотя и сучишь старательно ножками, но ты видишь, чувствуешь простор вокруг себя, – он волнует и манит…

Воздух и весеннее солнце, заливающее комнату, ласкают тебя. Ты весь умещаешься в моих ладонях. Разбегающаяся, разлетающаяся галактика, помещённая в крошечное тельце, свернувшееся на мгновение тёплым клубком… Ты одаряешь меня чудесными улыбками, машешь руками, точно крылышками… Солнце. За окном снежный март. Ты, маленький, как котёнок, в моих ладонях. Чувствую себя большой кошкой, даже урчать хочется от нежности…

* * *