Наши знакомые

— Ну вот видите, — как в забытьи, ровным и печальным голосом говорила Антонина, — видите! Это так подошло, минуточка такая подошла, мне возьми да и покажись, что вы все мои несчастья. А ведь не вы?

— Не я.

— Знаю, знаю, что не вы, вот устала я очень, а тут так случилось…

Ему казалось, что она бредит. Он наклонился и посмотрел ей в лицо. Ее щеки порозовели, скошенный темный зрачок горячо блестел.

— Вам, может быть, нездоровится? — спросил он. — Я вам могу хинина дать…

— Не надо мне хинина, — тихо сказала она и вздохнула.

Потом Антонина закрыла глаза.

Пюльканем спокойно и ласково, как делывал это отец, гладил ей плечи.

— Бот спасибо, — совсем тихо сказала она, — вы точь-в-точь как папа, только он еще и песенку пел — знаете эту? «Слон, слон», а потом что-то вроде «у реки». Знаете?

— Нет, не знаю.

— А у вас дети есть?

— Есть.

— Мальчик или девочка?

— Девочка, Нюся.

— Большая?

— Так себе. На три года… Очень красивенькая, розовенькая, умненькая. И очень любит касторку. Всегда ложку облизывает…

Она задремала под его рассказ, и Пюльканем, заметив, что Антонина уснула, замолчал.

Он сидел около нее молча довольно долго — больше часа — и все поглаживал ей плечо.

Его лицо опухало.

Иногда он трогал то щеку, то затылок, то шею, то подбородок и испуганно отдергивал руку: пальцы не узнавали знакомые места, лоб стал иным, более выпуклым, но зато и кривоватым, левая щека отекла книзу, на виске что-то вздулось и на ощупь казалось слишком уж теплым…

Антонина спала так тихо, что Пюльканем даже нагнулся поближе к ее лицу — он не слышал ее дыхания…

Острое, горячее, худенькое ее плечо жгло ему ладонь. Он поднялся, потушил свет и, вернувшись, сел поудобнее, поближе к Антонине, и вновь принялся гладить…

Посапывая носом и с тоненьким звуком глотая сухой воздух, Пюльканем поглаживал ее плечи, спутанные мягкие волосы, ее худую руку…

Вдруг он нечаянно коснулся пальцами ее шеи и тотчас же отдернул руку, но вскоре опять дотронулся, и уже намеренно. Шея была горяча, слаба и так тонка, что он мог, пожалуй, обхватить ее своими пальцами… Где-то около горла нежно и равномерно бился пульс — он подержал ладонь и ладонью послушал трепетание жизни…

Ему стало жарко.

Жуя губами, он наклонился к самому лицу Антонины и, воровато поцеловав ее в маленькое ухо, сейчас же отпрянул назад.

Так же, как в тот раз, когда выбила ему зубы, Антонина села на постели.

— Тонечка, — слабо зашептал он, — Антонина Никодимовна…

Не отвечая, она зажгла свет, зажмурилась, поправила платье и поднялась. Ее верхняя губа припухла, все лицо горело, но глаза были спокойны. Она даже не смотрела на Пюльканема. А он испугался. Впервые испугался так всерьез.

— Это сильнее меня, — нарочно жалобно сказал он. — Я понимаю, что мои поступки по отношению к вам дурны, но это зов, зов страсти…

И, что-то перепутав, он добавил:

— Это Пан меня зовет, понимаете, Тонечка?

Она молчала.

Тихонько, стараясь быть совсем незаметным, он ушел в свою комнату; в конце концов это могло кончиться плохо: если узнают на службе, то при первой же чистке соваппарата…

Через несколько минут Антонина, не постучав, вошла к нему и звонким голосом сказала:

— Вот что. Сейчас я заколочу вашу дверь гвоздями, а если вы все-таки заберетесь ко мне, то я пробью вам голову этим молотком. Вот этим!

И показала ему большой, очень красивый, блестящий молоток на длинной ручке.

— И, кроме того, напишу вашей жене, — добавила Антонина. — У меня есть ее адрес: Воронеж, Маркса, восемь. Так?

— Так! — кивнул Пюльканем. И втянул голову в плечи. А потом долго смотрел, как из двери с легким шорохом и треском вылез сначала один, потом другой, потом третий, четвертый, пятый гвоздь…

9. Следи за ней!

Дворничиха сидела на табуретке у двери и, болтая маленькой полной ногой в калоше, надетой прямо на чулок, рассказывала новости.

Рассказав все, что знала, Татьяна вызвалась помочь растопить плиту.

— Ничего, я сама…

— Где уж тебе…

Вдвоем они сидели на полу у потрескивающей, жарко горящей плиты и разговаривали. Дворничиха спрашивала про Пюльканема, Антонина отвечала.

— Хорошо, что хоть к тебе не лезет, — поправляя волосы, сказала дворничиха, — а я-то уж думала, ну будет ей, раз холостого вселяют. Не пьет?

— Как будто нет, — коротко улыбнувшись, сказала Антонина.

— А то гляжу — дверь у тебя забита этакими гвоздями, — пояснила дворничиха, — ну и подумала, нет ли чего?

— Сквозит.

— «Сквози-ит», — протянула дворничиха и, недоверчиво усмехнувшись, отвела глаза в сторону. — Скучно, поди, одной жить?

— Скучно.

— А ты себе музыканта заведи, — усмехнулась Татьяна.

— Какого музыканта?

— Который на музыке играет. Не знаешь?

— Не знаю.

— Ну и не знай на здоровье…

Несколько минут она молчала. Пляшущие языки огня отражались в ее зрачках. Потом, мягко потянувшись и лениво зевнув розовым ртом, она повернула голову к Антонине и внимательно оглядела ее лицо.

— Что вы смотрите?

— Да так, — значительно сказала дворничиха, — смотрю, какая ты есть… Тебе Ленька нравится? — вдруг спросила она.

— Какой Ленька?

— Скворцов.

— Ничего. Только мне кажется, что он злой.

— Злой?