Наши знакомые

— Вот Лапшин — в лаптях пришел к Дзержинскому за справедливостью. Афанасий покойный — сын харьковского не то грузчика, не то извозчика. Родион — матрос с «Авроры». Медведенко — студент Политехнического, один из первых сорока чекистов. А Лебедев погиб, Свислов убит, Михайловы оба — отец и сын — замучены у беляков в контрразведке, Миша Сургуладзе, Боков, теперь вот Афанасий… Досталось поколению…

Укоризненно покачал головой, наконец раскурил трубку и только теперь посмотрел Антонине в глаза.

— А что еще ждет нас?

— Но вы уже сделали! — робко и в то же время сильно сказала Антонина. — Главное вы уже сделали.

— Да, пожалуй! — задумчиво произнес Альтус. — Очень многое уже сделано.

Чай пили вдвоем. Трещали свечи. Сквозь стены террасы было слышно, как шипит и сонно бормочет озеро. Антонина зябла и куталась в платок. Альтус вышагивал из угла в угол, вспоминал прошлое, рассуждал о будущем. И часто спрашивал:

— Верно, Туся, я говорю, как ты считаешь?

А она молчала. Ей было все-таки страшно того, что она теперь равная, или почти равная, или своя в этой огромной, удивительной семье, где мертвые продолжают жить, а живые не боятся смерти ради дела, которому они служат.

Станет ли она совсем равной им?

Хватит ли у нее сил для этого?

Выдержит ли она все те испытания, которые ждут ее еще?

Эпилог

Восемнадцатого октября Альтус уезжал в длительную, по его словам, командировку, вначале в Москву, а оттуда «по назначению». «Отвальный» обед был устроен у Сидоровых. Собралась решительно вся старая компания, да еще Рая Зверева и два друга Алексея Владимировича — Медведенко и Лапшин. Было много детей: Федя, Олечка Сидорова, двое ребят Закса и Майя — дочь Раи Зверевой. У них был свой отдельный стол и своя наливка, сделанная из малинового варенья. Было и шампанское, изобретенное для данного случая Семой Щупаком, — он по желанию изготовлял шипучку из лимонной кислоты и соды с каким-то повидлом.

Стол взрослых удался на славу, но сам Вишняков ничего не ел и даже не садился, хотя делать ему было решительно нечего. Не достали желатина — повар чувствовал себя опозоренным и глядел на все подаваемые блюда с брезгливым, пренебрежительным выражением лица. На похвалы он не отвечал, только с особенным причмокиванием посасывал черную, дурно пахнущую сигару да поправлял живот, стянутый полотенцем.

Никто не изменился за миновавшие два года, только Женя пополнела да Сидоров стал носить галстуки. «Не хуже других! — говорил он, когда его спрашивали, как это произошло. — Не подчеркиваем свою внешность». И грозился, что купит себе еще фиолетовую фетровую шляпу. Сема Щупак остался совершенно прежним, разве что приобрел себе толстовку типа «свободный художник» из вельвета и дважды успел провалиться в экономический институт. Это наложило на него своеобразный отпечаток некоторой томности. Теперь он собирался идти в техникум сценических искусств на клубно-инструкторское отделение.

Обед проходил весело, шумно и оживленно. Много выпили. Рая Зверева звонким голосом сказала речь о потерянной и возвращенной дружбе. Ее никто не слушал, но все кричали: «Правильно!» Громче всех кричали Сивчук и Егудкин. После обеда всем сделалось жарко, настежь отворили окна. День был сухой, прозрачный, ветреный, начало по-осеннему быстро смеркаться, и всем стало почему-то немного грустно, каждый что-то вспоминал, оживленные разговоры смолкли. Сивчук с Вишняковым на подоконнике играли в шашки. Сема вздыхал. Хильда предложила петь, но пение не удалось.

— А ну вас, — сказала Хильда, — совсем раскисли!

Внизу под окнами загукал автомобиль, и тотчас же Федя закричал:

— Леша, собирайся, за тобой машина пришла!

Наступило время прощаться. Все понимали, что провожать не нужно, довели Альтуса и Антонину только до автомобиля и вернулись назад, к Жене.

— Куда? — спросил Тарасов.

— Домой, мне чемодан нужно взять.

Они жили здесь же, на массиве, но в самом дальнем корпусе, возле пруда. Антонина не стала вылезать. Альтус быстро сбегал наверх и вернулся назад с чемоданом в одной руке и с охотничьим ружьем в другой. Пока он ходил, Антонина смотрела на холодную воду пруда, на оранжевый закат за Невой.

— Вот и все, — сказал Альтус, — поехали.

Тарасов, ловко перекидывая из-под руки баранку, развернул автомобиль, сильно выжал газ и беспечно засвистал. Машина неслась по розовому от лучей заката шоссе, мотор гудел успокоительно и глухо. Тарасов едва держал баранку одним пальцем.

— Ну, Туся? — спросил Альтус. Он часто у нее так спрашивал, и она никогда не знала, что ответить. Она взглянула на него. Он сидел, откинувшись в угол, глаза его мягко блестели в полумраке машины. Она оперлась рукою об его колено и быстро поцеловала в губы.

— Только ты, пожалуйста, осторожнее, — шепотом сказала она, — я твои повадки знаю. Вон даже Медведенко велел «не зарываться». Слышишь, Леша?

— Слышу.

— Отвечай тогда.

— Что же мне отвечать?

— Что не будешь.

— Ну, не буду, — сказал он улыбаясь.

— Ведь если тебе еще раз в живот попадут, — зашептала она, — то уж наверняка. Слышишь, Леша? Ну, почему ты улыбаешься, как тебе не стыдно!