Наследие

Шаг. Дышать становится тяжелее.

Молния бьет в дерево. Крепкая рука со всей силы бросает меня на землю.

Еще шаг. Меня знобит. Зубы выстукивают барабанную дробь.

Острая, нестерпимая боль в плече, и из глубины легких вырывается вопль, слетающий с губ пронзительным визгом.

Тупые рези в животе заставляют остановиться и, скорчившись, присесть.

Жестокий удар в живот обрывает мой визг. Резко перестает хватать воздуха. Мне нечем дышать.

«Молись, встань на колени и молись, греховное отродье!»

«Подняться!» – Приказываю себе. – «Вслух! Сосредоточиться на собственном голосе!»

«Друг мой, друг мой,

Я очень и очень болен….»

«Бог покарает тебя, грешник!»

«Сам не знаю, откуда взялась эта боль.

То ли ветер свистит

Над пустым и безлюдным полем…»

«Черти утащат тебя в ад!»

«То ль, как рощу сентябрь,

Осыпает мозги алкоголь».

Дыхание выравнивается. Я встаю в полный рост, и кулаки непроизвольно сжимаются. В сумерках отчий дом смотрит на меня пустыми глазницами темных окон.

Дом, милый дом.

Я готов.

Глава 2. Дороги, которые нас выбирают

Я остановился на полпути к дому. Сейчас мне там быть необязательно. Меня очень давно ждут в другом месте.

Кладбище располагалось вблизи леса, такого густого и темного, что даже опытные деревенские грибники не рисковали заходить вглубь при свете дня, а уже надвигалась ночь. В лесу обитали волки, и порой селяне могли слышать вдалеке их протяжный вой. Впрочем, я не припомню, чтобы волк напал здесь на человека. Только если с наступлением холодов они могли попытаться загрызть забытую по пьяни во дворе скотину, как это случилось в двухтысячном году. Дед Архип сам был виноват. Не рассчитал с горилкой, заснул раньше, чем запер дверь в сарай. Проснувшись поутру, пошел доить свою Машку, а доить уже было некого. Горевал тогда дед Архип сильно: корова, считай, кормилицей его была, да к тому же стельная.

Я с трудом представлял, как буду искать их могилы. Помню, говорили, что похоронили почти на границе с лесом, но за двадцать лет кладбище прилично разрослось, да и в сгущающейся темноте надписей на надгробиях не разобрать. Пришлось включить фонарик в телефоне и довольно долго плутать среди памятников.

Когда я уже готов был сдаться и повернуть к дому, фонарик осветил родное, любимое с детства лицо. Данилова Людмила Константиновна. 1957-2003. На фотографии она была такой, какой я ее помнил: черные волосы, цвета вороного крыла, ни одного седого; точеные скулы, густые темные брови правильной формы и яркие глаза цвета ясного, чистого неба. С портрета мама смотрела на меня с нежностью, как будто все понимала и за все простила. Тут же рядом находились еще две могилы с общим памятником – Даниловы Анна Викторовна и Екатерина Викторовна. 1983-2003. Моя семья. Моя настоящая семья. И все, что от нее осталось – два холодных надгробия, на которых не было ничего, кроме имен и дат. Большего, видимо, не заслужили. Больной фанатичный ублюдок!

Я вдруг так пронзительно ощутил свое одиночество! Оно сдавило мне горло колючей лапой, не давая слезам покатиться из глаз. Лишь только ком в горле разрастался и, казалось, обжигал изнутри. Я не мог плакать тогда, не могу и сейчас. Появилось ощущение, будто меня обездвижили, и все, на что я способен – это только чувствовать боль каждой клеточкой своего тела, не в силах сделать ничего для того, чтобы от нее избавиться, даже закричать. Двадцать лет я выстраивал свою жизнь, пытаясь обрести если не счастье, то хотя бы спокойствие. Но стоило вернуться сюда, как все, что с таким трудом создавалось, рассыпалось. Медленно опускаюсь на колени, с равнодушием осознавая, что, если бы сейчас из леса вышла голодная стая волков, я был бы ей рад.

***

В доме горит свет. Толкаю входную дверь, она со скрипом поддается. Вхожу в темную прихожую и останавливаюсь.

«Алексий, – низкий голос раздается в глубине дома, – а мы тебя уже и не ждали. Ну что же ты там стоишь, как неродной? – Мне даже не нужно видеть лицо брата: всем своим существом чувствую, как оно исказилось при этих словах: «как неродной». – Проходи, ты как раз успел к трапезе».

Медленно снимаю верхнюю одежду и двигаюсь на звук его голоса, в столовую. Братья сидят за накрытым к ужину столом.

«Алексей». – Произношу я, останавливаясь в дверном проеме. Наши взгляды со старшим братом пересекаются, его глаза впиваются в мои, в них отражаются презрение и злоба.

Не опуская взор, я произношу: «Добрый вечер, Илья».

Затем кивком головы приветствую среднего брата: «Михаил».

«Илия». – Голос старшего понизился до глухого рыка.