Наследие

— Дрочи мой уд, пока не опустится!

Взяла Аля уд командира, стала дрочить. Заметил он, что у неё на руке указательного пальца нет.

— А палец где?

— В Ши-Хо отсекль.

— Дрочи здоровой рукой!

Переменила руку Аля.

Тем временем комиссар из душа вышел. От тела его белого, обширного пар идёт:

— Благоле-е-е-епие!

— За барабаны судьбы, комиссар! — командир стакан с виски поднял.

— За барабаны судьбы, командир! — со сливовицей комиссар свой стакан взял.

Осушил Оглоблин стакан одним глотком. Рушится комиссар на постель, скрипит она под его весом.

— Серафи-и-и-им!! — зовёт комиссар зычно так, что в баре бокалы звенят.

Входит Серафим, адъютант комиссаров.

— Хроменького ко мне!

— Слушаюсь!

Аля тем временем уд командира дрочит. Комиссар до тумбочки дотянулся, коробку сигарную открыл, вытянул сигару кубинскую, обрезал, закурил.

— Славно постучали сегодня, — выпускает комиссар дым в изнеможении.

— По-большевистски! — командир довольный стакан с виски на грудь себе поставил.

И застонал, задвигался: молофья-матушка в гости стучится. Брызнуло из уда командира.

— Не останавливайся!

Аля дрочить продолжает.

Дверь отворилась, вошёл Серафим, а с ним — подросток хромой. А лицо — точно как у Али — взрослое, красивое. Глянула Аля на него мельком и — застыла. Перестала дрочить командира. Замерла, рот открыла.

— Я же сказал — не останавливаться! — командир напомнил.

Но Аля уд из руки выпустила — и к хромому подростку:

— Оле!!

Тот тоже рот раскрыл:

— Аля?

Обняла подростка Аля с разбега, да и повалились они на ковёр.

— Твою мать! — Серафим навис над ними, что делать, не зная. Командир с комиссаром на сцену эту уставились.

Аля подростка целует, обнимает. Вскрикнула, прижалась — и в слёзы.

— Сука, кайф обломала! Серафим, в расход дуру! — недоволен командир, что ещё и виски себе на грудь плеснул.

Серафим в кобуру полез.

— Погоди, Иван, — привстал на кровати комиссар. — Хроменький, что с ней?

— Она… сестра… — пробормотал тот, в объятье задыхаясь.

— Вы брат и сестра?

— Да.

— Уебёныть! — командир рассмеялся. — Отставить, Серафим.

— Близнецы! — комиссар заключил. — Видать, давно не виделись.

И — дым кольцами пустил.

Командир сумрачно на объятия близнецов смотрел. Потом вскрикнул:

— Встать!!

Хроменький первым зашевелился. И стал привставать. Но сестра висела на нём, плача и бормоча: «Оле! Оле!»

Серафим схватил их, встряхнул и на ноги поставил.

— Смирно!! — выкрикнул командир.

Оле постарался команду выполнить, Но Аля опять на нём повисла. Серафим одним движением оторвал сестру от брата, в ухо ей прорычал:

— Смирррно стоять, командир приказал!

Сестра оторвалась от брата, руками рот зажимая. Командир на них уставился грозно:

— Вас, придурков, для чего сюда позвали? А ну — по койкам!

Оле сразу разделся, подхромал к кровати комиссаровой, лёг рядом с ним, взял обеими руками елду Оглоблина и принялся дрочить.

Серафим Але на кровать командира указал. Как сомнамбула, подошла она, села, взяла командирский уд.

— Ещё раз остановишься — пристрелю! — командир пообещал.

— Легко и плотно, сын мой, легко и плотно… — комиссар сигарой запыхтел.

— Дрочи крепко, девка! — комотр приказал, из стакана виски отхлёбывая.

Стала дрочить его Аля. Дрочит, а сама на брата смотрит неотрывно, по щекам слёзы текут. Брат тоже на неё поглядывает.

Снова у командира молофья брызнула. А попозже и комиссар застонал, забормотал: «Господи, помилуй!»: из елды его большой потоком семя хлынуло.

Три раза кончили командир и комиссар. После чего Але и Оле было приказано вон выйти.

В закуте для пленных хоть и полумрак, но не холодно — печи в укрывище партизанском мощные. Оле и Аля в углу сидят, друг к дружке прижавшись. Сестра руку брата обеими руками держит, словно потерять его боится.

Брат шёпотом рассказывает: