Наследие

— Баб не спрашиваю! Мужикам отвечать! Ты кто?

Ответил раненый Сэнгюм:

— Доктор.

Дед безногий с опухолью в пол-лица поддерживал его.

— А ты кто, обрубок человеческий?

— Я тоже доктор. Его перевязать надобно. Кровь течёт. Кровь людская — не водица, надо ей остановиться, чтобы жизнь не утекла, чтобы силушка пришла, чтобы вспрянул человек и дожил свой честный век!

Усмехнулся Хван:

— Не доживёт! Лахава! Точка!

Ординарец Хвана Лахава моментально выстрелил: пуля в лоб доктору Сэнгюму. Валится доктор.

Инвалид вскрикнул, словно пуля в живот ему попала.

— Ты чего? — Хван в инвалида вперился.

— Я — ничего. А вот ты — чего? — инвалид заговорил с укором. — За что убил?

— За то, что лечил уёбанцев.

— Он людей лечил, а не уёбанцев.

— Уёбанцы не люди.

— А кто же?

— Уёбанцы.

— По-твоему, у них души нет?

— Ты в душу веришь?

— Верую в бессмертную душу человеческую. Душа живёт в человеке отдельно, по своей стати она беспредельна, от мёртвого отлетает, новорождённого жизнью наполняет, её ценить и лелеять надо, а вот оскорблять её не надо — может обидеться и почернеть, тогда навалится адская меть, будешь помечен за плохие дела до тех пор, пока жизнь из тебя не ушла. Изнутри разрушаться будешь, покуда себя не избудешь.

Рассмеялся Хван.

— Командир, пристрелить его? — Лахава спросил.

— Пока не надо.

Плётка Хвана искрой синей в сторону Оле треснула:

— А ты кто?

Заговорил Оле:

— Ад ноупле торфэ, я кодер, кропино простоширо инвалид, пристошон хрипонь.

— Якут, коряк?

— Русский ад ноупле броуди я.

— Ты чего мелешь? Отвечай мне по-русски!

— Я ад ноупле торфэ, хрипонь торморош…

— Лахава!

Красная точка прицела лазерного моментально на лбу Оле засветилась.

— Он брато мой!! — Аля возопила, бросилась к Оле, обняла, от пистолета закрывая. — Он русски, мы с Алтая, он инвалидо война! Не стреляйё!

— Сестра? — Узкие глаза Хвана на Алю уставились. — Одна морда, правда. Близнецы?

— Близнецьй! Близнецьй! Мы с Оби! Наша мамо был атаманш Матрёна.

— Атаманша Матрёна?

— Ад ноупле бронишава атаманша хрипонь Матрёна! — закивал Оле головой.

— Очень интересно! — Хван усмехнулся. — И что вы, алтайцы, дети Матрёны, у уёбанцев делаете?

— Мы еда готовил, пироги пекла, мясо жарило.

— Мясо ноупле торфэ, морограши для победителей пристошон.

— Для победителей?

— Дыля победитель, — Аля головой кивает, брата обнимая, заслоняя.

— Для победителей? То есть — для нас! — Хван переглянулся со своими. — Они пир готовили для победителей! Хао! А мы их, подлых лисиц, победили! Так сейчас и попируем! Эскадрон! По лавкам!

Заёбанцы стали по лавкам рассаживаться. Их было больше побеждённых уёбанцев, поэтому садиться тесно пришлось.

— Эй, вы! — на лавку усевшись, обратился Хван к стоящей уёбанцев обслуге. — Мечите на столы, что приготовили!

На длинные столы стали подавать еду приготовленную.

И начался пир победителей. Обслуга принесла всё, что для своих наготовила. И часа не прошло, как всё было съедено под победный смех и вскрики одобрительные. Наевшись, рыгнув, Хван обвел захваченных в пещере взглядом глаз прищуренных:

— А теперь — лекью[23]! Освободите стол этот! На середину его! Освободили один из длинных столов, передвинули на середину. Хван глянул на стоявшую обслугу. Его палец остановился на Гере:

— Ты!

И на Жеке:

— И ты! Полезайте на стол и бейтесь! Который свалится — пристрелим. А кто на столе останется — того отпустим. На волю. Ясно?

Гера не двигался. Жека оглянулся затравленно.

— На стол! — Хван скомандовал.

Жека сразу на стол полез. Гера стоял на месте.

— На стол! Лахава!

Ординарец на Герин лоб красную точку навёл. Гера помедлил чуть. И на стол полез.

— Командир, а чем они биться будут? — спросил есаул Дадуй.

— Предлагайте! — Хван усмехнулся.

Предложения ждать себя не заставили:

— Камнями!

— Ножами!

— Дубинами!

— Костями вот пусть дерутся!

— Лучше — мясом! Вон, ещё осталось!

— Котлами, котлами!

— Ложками!

— Мисками!

Эта идея всем заёбанцам очень понравилась:

— Мисками! Мисками пусть дерутся! Точно! Хао, хао!

— А может, мисками с говном?

— Ты что — в нас полетит!

— Ха-ха-ха!

— Дайте им миски! — Хван приказал.

— Я офицер. И унижаться не буду, — твёрдо Гера проговорил. — Кулаками готов биться, мисками — нет. Хотите — стреляйте меня сейчас.

Хван свой непроницаемый взгляд на Геру направил, губами тонкими, жестокими пожевал:

— Пусть бьются кулаками. Только кулаками, ясно?

В укрывище подземном тишина наступила.

Гера и Жека к битве за жизнь приготовились, каждый по-своему. Гера в боксёрскую стойку встал, Жека — кулаки сжал, в стороны развёл и чуть присел угрожающе. У Геры лицо — спокойное, офицерское, как и всегда. Жека рот свой мокрый открыл, ощерился зубами жёлтыми. И прохрипел угрожающе:

— Мы не бьём, а убиваем, маленьких не трогаем!

И пошёл на Геру. Тот стоял не шелохнувшись. Жека стал бить размашисто, нанося удары снизу вверх, на ногах полуприсев, каждый удар выкриком злым сопровождая:

— Ха, бля! Ха, бля! Ха, бля!