Наследие

– Спасибо. – Я захожу внутрь. Внутри чисто, прибрано, тепло. Приятный сюрприз, учитывая то, как выглядит домик снаружи.

– Проходите. Я только поставлю чайник, и вы расскажете, что же вас ко мне привело. – Джордж устремляется впереди меня по узкому коридору. – Вы пьете кофе?

Кухня тесная, захламленная – банки из-под печенья, половники и кухонные лопатки, ржавеющее решето, луковая шелуха. Вещи красноречивее слов говорят об отсутствии в доме женщины. На столе лежит деталь от мотора, черная и промасленная. Набор гаечных ключей на холодильнике. Джордж двигается проворно и расторопно, и это заставляет забыть о его возрасте. Аккуратно причесанные белые вьющиеся волосы обрамляют узкое лицо, удивительные бледно-зеленые глаза, такого же цвета, как огонь, когда горит собранный на берегу плавник – так окрашивает пламя морская соль.

– А я ведь только вчера вернулся, повезло вам, что застали меня дома. Ездил на Рождество к дочери в Йовил, навещал. Рад я был с ней повидаться, и с внуками, конечно, тоже, а все-таки как ни хорошо в гостях, а дома лучше. Верно я говорю, Джим? – Он обращается к маленькой, толстой жесткошерстной дворняжке, которая выбирается из своей корзинки, ковыляет к нам и обнюхивает мне ноги. От собаки исходит острый душок, но я тем не менее чешу ее за ухом. Под ногтями остается вонючая грязь. – Ну вот. Садитесь, красавица.

Старик протягивает мне кружку быстрорастворимого кофе, и я, присев на стул у столика с пластиковым покрытием, блаженно обхватываю ее замерзшими руками.

– Так вы, стало быть, переехали теперь в большой дом, так?

– О нет, на самом деле не совсем. Мы приехали сюда на Рождество – я и сестра. Но вряд ли мы будем жить здесь постоянно, – пускаюсь я в объяснения.

У Джорджа разочарованно вытягивается лицо.

– Как обидно… Надеюсь, хоть продавать не собираетесь? Было бы жаль, чтобы такой дом ушел из семьи, которой принадлежал столько лет.

– Да, я понимаю. Понимаю. Но наша бабушка оставила довольно специфические распоряжения насчет дома, так что… ну, скажем так, нам было бы слишком трудно сохранить его, – говорю я.

– О, простите, вы не должны оправдываться. Я сую нос не в свое дело. В семейные дела лучше не лезть, там бог знает сколько своих тонкостей, даже в таких важных семействах.

– Видимо, в важных особенно, – улыбаюсь я.

– Матушка моя служила в вашей семье, вы знаете? – сообщает мне Джордж с нескрываемой гордостью в голосе.

– Да, знаю. Я поэтому к вам и пришла. Мне о вас рассказали Динсдейлы…

– Мо Динсдейл?

– Да, она.

– Милая леди. И смышленая, знаете ли. Обычно это мужская работа – чинить автомобили. У меня у самого был гараж, знаете ли, у дороги на Девайзес. Но когда их большой фургон нуждался в ремонте, Мо всегда сама присутствовала и смотрела за мной зорко, как ястреб! Это было лишнее, я и не собирался никогда водить ее за нос, ни к чему мне это, милая леди, – хихикает Джордж.

– Мне стало интересно, рассказывала ли вам ваша матушка о времени, которое она провела в усадьбе? – спрашиваю я, отпивая кофе и обжигая горло.

– Говорила ли она об этом? Да она никогда не переставала говорить об этом, красавица моя, с тех самых пор, как я еще мальчонкой был.

– Да что вы? А долго она там работала, не знаете? Вам известно, когда она туда пришла? – В нетерпении я наклоняюсь к Джорджу. Под столом Джим приваливается к моей ноге, тяжелая теплая тушка.

Джордж ухмыляется:

– Из-за того, сколько времени она там прослужила, и был весь сыр-бор! Ее ведь уволили, знаете ли. Спустя всего каких-то восемь или девять месяцев после того, как она приступила к работе. Такой вот позорный факт, в нашей семье его немного стыдились.

– О… – Я не могу скрыть разочарования, едва ли она могла много узнать за такое короткое время. – А за что уволили, вы не знаете? Что случилось?

– Леди Кэлкотт обвинила ее в воровстве. Мать отрицала это до конца своих дней, но ничего не попишешь. Тогда благородным не требовалось доказательств. Пришлось ей собирать вещички, и никаких рекомендаций не дали, ничего. Повезло еще, что здешний мясник – мой папаша – был в нее влюблен с того момента, как в первый раз ее увидел. Вскоре они поженились, так что не пришлось ей долго жить в нужде.

– Которая леди Кэлкотт это была? Вы знаете год, когда ваша матушка работала в доме?

– Леди Кэролайн, вот она и была. Конец девятьсот четвертого и начало девятьсот пятого года, помню, мать не раз мне это говорила. – Джордж задумчиво потирает подбородок, погрузившись в воспоминания. – Наверняка так, – заключает он. – Она же вышла за моего старика осенью девятьсот пятого.

– Кэролайн была моей прабабушкой. Хотите, я покажу вам ее фотографию? – улыбаюсь я. – Снимок при мне, в сумке. Нью-йоркский портрет.

Джордж в радостном удивлении расширяет глаза:

– Ох ты, ох ты, поглядите-ка! Совершенно такая, какой я ее помню! Приятно, что серые клеточки пока еще работают, не все забыл окончательно!

– Вы знали ее? – Я поражена.