Наследие

Генри не произнес более ни слова по этому поводу, так мало его это затрагивало.

Он лишь от случая к случаю наведывался в имение и слишком редко виделся с женой, чтобы зачать второго ребенка, поэтому следующая беременность заставила себя ждать. Кэролайн думала, что никогда больше не испытает того восторга, который охватил ее, когда она в первый раз взяла на руки малютку Эванджелину. Однако изменения в организме наполнили ее предвкушением любви, неодолимой, мощной, и Кэролайн отдалась этому чувству, что-то тихонько напевала неродившемуся еще младенцу, ощущая, как он постепенно заполняет пространство между ребрами, – зернышко тепла и жизни в ее иссушенной оболочке. Но мальчик – это был мальчик – родился слишком рано, на много месяцев раньше срока, и шансов выжить у него не было. Доктор ничего не смог сделать и хотел просто унести его, завернув в окровавленные простыни, но Кэролайн потребовала, чтобы ей показали ее дитя. Она вглядывалась в крохотное, еще не сформировавшееся личико и поражалась – тому, что еще способна чувствовать боль утраты, тому, что глаза еще могли наполниться слезами. Это был последний запас любви, все, что у нее еще оставалось, – и она выплеснула его до конца, вложила в этот взгляд, долгий прощальный взгляд на лицо мертвого младенца. Она передала ему последнюю щепотку своего душевного тепла, а потом доктор все же унес его, и все было кончено.

Выздоровление Кэролайн было долгим, она так никогда и не оправилась от этой потери. Со временем, когда она окрепла настолько, что смогла принимать знакомых и Батильду, навещавшие находили ее вялой и безжизненной. Кэролайн почти не участвовала в общей беседе, движения ее были неуверенными, а красота заметно поблекла. Глаза ее ввалились, щеки запали, руки стали похожи на птичьи лапки, а на висках забелели седые прядки, хотя ей не было еще и тридцати. Кэролайн походила на призрака, словно часть ее пребывала в какой-то иной реальности. Люди сокрушенно качали головами и долго колебались, прежде чем добавить Кэлкоттов в список приглашенных гостей. Оставаясь одна, Кэролайн подолгу гуляла. Она все ходила и ходила по парку, словно разыскивала что-то. Однажды она прошла через лес к поляне, на которой до сих пор стояли Динсдейлы. Они научились обходить большой дом стороной и никогда больше не приходили, чтобы обменять труд на пропитание. У Кэролайн теперь не было предлога требовать изгнания семьи, и это лишь сильнее разжигало в ней ненависть к Динсдейлам.

Она постояла под деревьями, рассматривая свежевыкрашенный фургон и пегого пони, пасущегося поодаль. На фоне сочной летней травки домик казался таким милым, чистым и уютным. Кэролайн невольно вспомнилось типи Белого Облака, и от этого, как от любого воспоминания о ранчо, глаза мгновенно застлало пеленой, а душу охватила смертная тоска. Как раз в это мгновение показались Динсдейлы, которые возвращались из деревни. Миссис Динсдейл, светловолосая, вся в кудряшках, словно ангелок, несла на руках младенца, а мистер Динсдейл крепко держал за руку мальчика лет трех, смуглолицего крепыша. Он шагал уверенно, но двигалась процессия довольно медленно, останавливаясь через каждые несколько шагов, потому что мальчик то и дело присаживался на корточки и увлеченно, с неистощимой любознательностью разглядывал что-то на земле. У Кэролайн перехватило дыхание. Уильям был так похож на Сороку, что было больно, почти невыносимо смотреть на него.

Все же она некоторое время наблюдала за ними. Миссис Динсдейл уложила младенца в доме, потом, присев на ступеньку, подозвала Уильяма, и тот радостно подбежал к ней и бросился в объятия. Она, разумеется, назвала его не Уильямом. Прозвучало какое-то другое имя, Кэролайн не вполне расслышала, но ей показалось, что оно какое-то странное, вроде бы Флаг. Кэролайн глядела на них, раздираемая горем и завистью до такой степени сильными, что она не понимала, как можно их вместить. Но еще ее мучили обида и злоба оттого, что семья каких-то бродяжек процветает и радуется жизни, в то время как у нее семейное счастье отнято, и даже дважды. Она смотрела на Уильяма и ненавидела его. Она всех их ненавидела. Не могу больше, думала она. Я больше не выдержу. Слишком уж высокую цену пришлось ей заплатить, и, хотя где-то в глубине души у нее теплилась надежда, что эта несправедливость должна быть как-то исправлена, Кэролайн понимала, что этого не случится. Она присела в тени деревьев и тихо заплакала о Корине, который ничем не мог ей помочь.

Глава седьмая