Наследие

– Почему? В каких-то, наверное, уже есть. Но не в тех, куда я хожу. А как ты узнал, что я живу в Лондоне?

Динни снова оборачивается, окидывает взглядом мои модные сапоги, темные джинсы, мягкую, свободную шерстяную куртку. Челку с острыми краями.

– Просто угадал, – бурчит он.

– Тебе не нравится Лондон?

– Да я там и был-то всего один раз, – бросает Динни через плечо. – Но в общем, не нравится. Я не люблю города. Мне нравится, чтобы до горизонта было больше десятка метров.

– Ну и я люблю, когда есть на что посмотреть, – отвечаю я.

Динни не улыбается, но притормаживает и идет со мной рядом. Молчит, хотя вполне приветливо. Я пытаюсь придумать, как бы прервать паузу. Динни не намного выше меня, примерно такого же роста, как Бет. Мне видно, что его волосы перевязаны темно-красным, сильно потертым кожаным шнурком, затянутым в тугой узел. Потертые джинсы испачканы. На нем футболка и мешковатый хлопчатобумажный джемпер. Глядя на его голую шею, я поеживаюсь, хотя сама укутана в сто одежек, а он, кажется, и не замечает ледяного ветра. Мы идем вверх по пологому склону, я шумно топаю. Шаги Динни не слышны, он и не спотыкается, как будто у него под ногами нет ни сучьев, ни корней.

– Вон там, – показывает Динни.

Я смотрю вперед и вижу остролист, темное дерево, старое и искривленное. Гарри, подняв упавшую веточку, колет шипом подушечку пальца, морщится и трясет рукой, после чего проделывает все сначала.

Я срезаю самые красивые ветки, те, у которых листья самые колючие и побольше красных ягод. Одна ветка вырывается, хлещет по лицу. Под глазом у меня царапина, больно. Динни снова пристально смотрит на меня с непроницаемым выражением.

– Как твоя мама? Она здесь с вами? – задаю я вопрос.

Мне хочется разговорить его, услышать, что он делал все это время, пока мы не виделись. Я хочу, чтобы он снова стал реальным, чтобы мы оставались друзьями. Но теперь я вспоминаю это – его приступы молчания. Раньше я никогда не испытывала из-за этого неловкости. Детей не тревожит такая безобидная вещь, как молчание, они относятся к этому на удивление терпеливо и спокойно.

– С ней все нормально, спасибо. Но она больше с нами не путешествует. Перестала, когда отец умер, – сказала, что слишком стара для этого. Но я думаю, ей просто надоели дороги. Отцу она никогда бы не призналась, конечно. Но как только он умер, мама это дело прекратила. У нее, кстати, новый муж, водопроводчик, зовут Кейт. Они живут в Вест-Хэтче, отсюда рукой подать.

– О, здорово. Кланяйся ей от меня, когда увидишь.

В ответ он слегка хмурится, и я гадаю, не ляпнула ли что-то не то. У Динни лицо из тех, которые мгновенно мрачнеют, становятся хмурыми и воинственными. В двенадцать лет это придавало ему серьезный и значительный вид. Я рядом с ним чувствовала себя глупой как пробка, и сейчас это чувство возвращается.

С полной корзинкой остролиста мы возвращаемся лесом к поляне, где раньше всегда останавливалось его семейство. Широкая прогалина на западной опушке окружена с трех сторон тенистыми деревьями, на запад открывается вид на поля и изрезанную колеями зеленую проселочную дорогу, выходящую на шоссе. Земля здесь пропиталась водой и хлюпает под ногами, пока мы идем. А летом тут бывает очень зелено – высокие травы с шелковыми стеблями, почва растрескавшаяся и твердая. Гарри маячит далеко впереди, его внимание перескакивает с одного объекта на другой.

– А ты? Поселишься теперь здесь? – Динни наконец нарушает молчание.

– Ой, нет. Не знаю. Наверное, нет. Я здесь временно, но уж, как минимум, до Рождества. Мы унаследовали дом, Бет и я…

Просто жуть, как напыщенно это прозвучало.

– Бет здесь? – перебивает Динни, поворачиваясь ко мне.

– Да, но… Да, она здесь… – Я собиралась сказать «но она изменилась, она почти не выходит из дома». – Ты должен к нам заглянуть, повидаться с ней.

Но я понимаю, что он не придет.

На стоянке лагеря шесть автомобилей, больше, чем бывало раньше. Два мини-автобуса, два жилых автофургона с прицепами, старый разбитый грузовик и переоборудованный походный госпиталь. Динни поясняет, что это его машина. Из труб вьется дымок, на земле круги золы – остывшие кострища. Гарри устремляется вперед. Усевшись на пень, он подбирает что-то с земли и внимательно изучает. Когда мы подходим поближе, навстречу бросаются три собаки, они лают, изображая ярость. Мне такой прием известен. Я останавливаюсь, опускаю руки по швам и жду, пока псы подбегут, обнюхают меня, поймут, что я не собираюсь бежать.

– Твои?

– Только две, а черная и желтая – моего двоюродного брата Патрика. Это Клякса, – Динни треплет за ухо грязную черную дворнягу, зубастую и робкую, – а вот Шпинат.

Вторая собачка мельче, изящнее, с грубой бурой шерстью и добрыми глазами. Шпинат лижет пальцы Динни.

– Так ты… мм… работаешь здесь в округе? Чем занимаешься? – Это звучит как разговор на светской вечеринке.

Динни пожимает плечами. На миг мне становится не по себе от мысли, что он, вероятно, живет на бесконечные пособия, а может, ворует или торгует наркотиками. Но это мысли Мередит, и мне стыдно пускать их в голову.