Наследие Десяти

В свое время, лежа зафиксированным больничной аппаратурой в мрачной резиденции Нейка Брея, Андрей сходил с ума от тоски и коротал бессонные ночи, изучая всевозможные сведения о девушке с длинными каштановыми волосами, чье изображение то и дело попадалось ему в старых архивах. Питер, Марк и даже Алик находили ее весьма обычной, но Андрей видел то, что не замечали другие. Его не пугали даже десятки шокирующих подробностей из ее жизни. Тогда он впервые осознал, что то, что у других вызывает отвращение, презрение и страх, его странным образом пленит и восхищает. Андрей чувствовал, что есть в этом что-то неправильное и пугающее, но ему было все равно. Он больше никогда и ни с кем не обсуждал личность девушки, но бессонными ночами, закрывая глаза, вновь и вновь представлял ее лицо. Смелая, независимая, высокомерная, умная, прямолинейная и бесстыдно откровенная – она казалась… нет, не казалась, она была безупречной. Для него.

Схватившись за волосы, Андрей взвыл от бессилия.

Когда в его жизни появилась София Бренвелл, он наконец выкинул из головы глупые, незрелые фантазии. София нравилась всем – обществу, друзьям, даже Нейку Брею и, конечно же, ему самому. Андрей любил ее все эти три года – он правда в это верил. София Бренвелл была идеальным вариантом. Рядом с ней он распланировал свою жизнь на десятилетия вперед. А потом произошла трагедия на Мельнисе – и его мир перевернулся.

Когда среди выживших Андрей увидел до боли знакомое лицо, то не мог долго прийти в себя, не мог поверить, что это не сон. «Это невозможно. Это просто не может происходить на самом деле», – думал он, застыв рядом с койкой девушки в полном ошеломлении, и водил пальцами по контуру ее лица, боясь, что она вдруг исчезнет и все это окажется лишь видением, плодом его больного воображения. Он смотрел на нее и, казалось, едва мог дышать. Она была в точности такой, какой он представлял ее тысячи раз: с немного излишне бледной кожей, на которой при ярком свете тут же бросались в глаза все шрамы, синяки и царапины; с широкими скулами, узкими, изящно очерченными губами и густой копной вьющихся каштановых волос. Сомнений не было – это точно была она. «Меня зовут Мария Эйлер», – сказала она, когда очнулась. Так Андрей понял, что она ничего не знает о том, кем является на самом деле.

Он поселил ее в доме Нейка Брея рядом с собой по нескольким причинам. Во-первых, это позволяло хоть в какой-то степени скрыть ее от лишних глаз. Во-вторых, лишь держа ее рядом с собой, Андрей мог убедиться, что она, вопреки уверениям всех вокруг, не представляет опасности. В-третьих, ему просто хотелось… было необходимо видеть ее так часто, как это только представлялось возможным.

Мария Эйлер заполнила все его мысли. Андрей и не подозревал, что один человек способен вызвать весь калейдоскоп эмоций – от страха и жгучей ярости до трепета и нежности. С Софией все было по-другому – спокойно и правильно. Мария Эйлер же не укладывалась ни в какие рамки его выработанной годами системы. В один момент своей дерзостью и упрямством она доводила его до дикого бешенства, а уже в следующий одно ее прикосновение заставляло Андрея забыть свое имя. Неизменно было лишь то, что рядом с ней он непременно терял контроль, задыхаясь от бессилия, ярости и… желания.

Единственным спасением было то, что ей, кажется, нравилась его музыка. И тогда, возвращаясь под утро из штаба, Андрей садился за фортепиано. Он знал, когда она вставала, и потому начинал играть всегда в одно и то же время – за час до ее ухода в геологический отдел. Даже когда тело ныло от усталости, а голова раскалывалась от переутомления, он все равно садился за инструмент, а через несколько минут слышал тихие шаги Марии в коридоре и чувствовал, как его сердце ускоряет ритм. Она не знала, что он играет для нее, так же как и то, что изо дня в день он живет в ожидании этого часа.

Тяжело дыша, Андрей в отчаянии смахнул со стола единственную нетронутую до этого момента стопку книг и вцепился руками в края до побеления пальцев.

Он не мог не признать, что его пугали собственные чувства. Внимательность, которой учил его Нейк Брей, сыграла с ним злую шутку – он стал одержим. Мария Эйлер провела на базе чуть меньше месяца, а он, казалось, уже понимал… чувствовал ее сильнее, чем себя. Она была как открытая книга: Андрей считывал ее мысли еще до того, как она успевала их осознать, и это сводило его с ума. Он не мог перестать вновь и вновь подходить к комнате Марии, прислоняя лоб к двери и пытаясь представить, что она делает сейчас: не мог заставить себя прекратить вслушиваться в ее шаги в узком коридоре.