Наследие дракона

Киоко не помнила, как узнала обо всём. И почти не помнила последующие дни. Слёзы и боль где-то внутри, которая разрывала грудь, – вот всё, что сохранилось в памяти, да и то смутно. Горечь утраты быстро сменила пустота, которую вскоре заполнила ненависть. Ей говорили, что виноватых нет. Отец, учителя, даже Кая – все твердили одно: звери редко выходят из леса, но и такое бывает. Видно, в тот день они были голодны. Но Киоко нужно было обрушить на кого-то свой гнев. Она возненавидела лес и мечтала, чтобы отец отдал приказ сжечь его дотла, а потом убить всех животных, что выбегут и успеют спастись. Она тысячи раз представляла себе перед сном, как стоит в первом ряду армии у пылающих деревьев и ждёт, когда появятся звери, убившие Хидэаки, убившие маму. Этой ненависти хватило на несколько месяцев. А потом и она ушла.

После долгих разговоров с Акихиро-сэнсэем и Аими-сан ярость начала отступать. Учитель говорил, что нельзя никого винить за его природу, а наставница напоминала, что грозы в душе бывают, но важно уметь сохранять достоинство, даже когда рушится твой мир. В итоге Киоко с ними согласилась. Она поглубже запрятала воспоминание о смерти родных и больше ни разу не проявила своей отчаянной злости. И ненависть к лесу с его животными остыла. Глупые звери не виноваты в том, что хотели есть. Если кто и мог предотвратить несчастье – точно не они, ведомые животным началом. Нет. Но это могла сделать Аматэрасу.

Богиня, наблюдающая за всем с небесной выси, дарующая защиту женщинам и детям, позволила этому случиться, позволила умереть матери и ребёнку. А они так её любили. Хидэаки точно любил. Он почитал Аматэрасу. Каждое утро наблюдал, как её диск окрашивает чёрное небо багрянцем, съедая звёзды и луну, как он освещает мир – их мир, который рухнул в тот миг, когда Киоко узнала о смерти своих самых близких людей.

С тех пор она решила больше не выходить на их балкон и пообещала себе не встречать ни единого рассвета.

А спустя полгода ей приснился сон. Они с Хидэаки стояли там, как прежде, смотрели на тёмный горизонт без единого проблеска солнца и держались за руки. Его ладонь была холодной и липкой, а смуглая кожа совсем побледнела.

– Киоко, прости меня, – прошептал Хидэаки, и голос его прошелестел опадающей листвой.

– Я тебя никуда не отпущу, – она крепче сжала его руку, придвинулась ближе и прижалась щекой к плечу. Кожа брата была холоднее ночного ветра, что трепал её волосы и распахнутое кимоно.

– Тебе всего девять. Прости. Я обещал оставаться дольше. Я должен был сдержать обещание, но не смог. Мне так жаль, – он поцеловал Киоко в макушку, и она подняла голову, чтобы рассмотреть лицо брата. Худое, с бесцветными глазами навыкате и впалыми щеками, оно было совсем не такое красивое, каким она его помнила. Даже его густые чёрные волосы, вызывавшие у неё зависть, поредели и походили теперь на тёмно-серые жёсткие нити.

– Почему ты умер, Хидэаки?

– Это неважно. Зато теперь мне навсегда двенадцать и не придётся взрослеть, – он горько усмехнулся. – Но ты вырастешь, Киоко, и станешь сильной. Я знаю. Я видел. Тебе будет очень трудно, и мне бы так хотелось быть рядом! Но ты сможешь всё, сестричка. Поверь мне, хорошо? Я буду присматривать за тобой. И буду тобой гордиться.

– Я хочу только, чтобы ты вернулся, – всхлипнула Киоко. Она ничего не понимала и не хотела понимать. Она только хотела вернуть своего брата. Но Хидэаки покачал головой, и его тело начало таять, рассеиваясь под порывом ветра. Киоко потянулась вперёд, пытаясь схватить бесплотные остатки тени, и проснулась, ощутив под ладонью мягкую шерсть.

Кошка, непонятно каким образом пробравшаяся во дворец вчера. Её кошка. Император удивительно легко позволил ей оставить животное у себя. И сейчас, когда меховой комок потянулся к лицу и, ткнувшись влажным носом в щёку, заурчал, она впервые за все эти месяцы почувствовала себя по-настоящему спокойно, мысленно поблагодарила отца и почти сразу провалилась обратно в сон.

В то утро Киоко проснулась до рассвета и нарушила данную себе клятву. Она снова вышла на балкон. В последний раз. Она смотрела, как солнце, уродливое слепящее солнце, нарушает ночной покой, убивая прохладу. Смотрела, как его горб безобразно вспухает над горизонтом, и видела в нём мерзость, не понимая, как могла любить нечто столь отвратительное, несущее лишь сухость, жажду и головокружение для тех, кто посмел задержаться в его свете чуть дольше.

– Я вырасту, Аматэрасу. Я найду твоё ночное убежище, приду к тебе и заставлю тебя ответить.