Поначалу он просто падал. Падал сквозь державшие его руки, сквозь каменный пол и комнату нижнего этажа, и дальше сквозь пол этой комнаты, все быстрее и быстрее несясь через пространство, камень, воду, снова камень; земля тем временем становилась темнее и плотнее, а потом раскрылась под его ногами, и тогда он вспомнил, что умеет летать.
Дару расправил крылья и почувствовал, как напрягаются мышцы на спине и груди. Его подхватило струей воздуха, и он выдернул себя из состояния падения и резко понесся вверх, а потом с лихорадочно бьющимся сердцем начал планировать и вглядываться в темноту. Дару оказался глубоко-глубоко под землей. Он чувствовал, как она давит на него сверху. Здесь, внизу, камни смещались и двигались во сне, бормоча во время своих продолжительных сновидений, и мальчик ощутил, как оплавленные вены дракона бурлят спящей жизнью. Дару оказался в древней пещере, полной пыли и спертого воздуха, со сталактитами размером не больше невысокого ребенка – кривыми, изогнутыми, покрытыми бледной слизью, которая светилась, пульсировала и вытягивала вверх слепые щупальца в бесконечном и бесплотном поиске жизни, питания, света.
Сюда уже ступала нога человека, людей из давних-давних времен. Их руки отпечатывались в камне, прореза`ли живую землю и выкапывали ряд за рядом бесконечные цепочки ниш и полок, и неглубоких ям в полу. Все это были могилы, каждая скрывала по трупу, завернутому в саван, преданному пыли, плесени и спертому воздуху. Дару почувствовал, как электричество прошло по его затылку, и сердце сжалось, когда он опустил взгляд на тела.
Их были сотни, тысячи – столько, что невозможно было сосчитать, – и каждый был завернут в красное, и на лице каждого покоилась золотая маска. Шелк на большинстве тел успел сгнить и превратиться в красную пыль, но сами тела уцелели: руки были аккуратно скрещены на груди, глаза навеки обречены смотреть во тьму, а умы – витать в темных помыслах. Чем бы они ни были, кем бы ни являлись когда-то, эти тела излучали такое зло, что даже тени не решались сюда проникнуть. Это место было таким же пустым и неподвижным, как рот мертвеца.
Дару издал гортанный звук – слабый, пугливый, дрожащий вдох, – и один из трупов повернул голову и уставился на него своими пустыми, мертвыми глазами, безучастными под пыльной маской. Дару открыл было рот, чтобы закричать, но клыки вонзились ему в череп чуть повыше глаз, огромный рот сомкнулся на его голове, все сжимая и сжимая, и его потянули из комнаты кошмаров вверх, все выше и выше, к свету дня.
Дару свернулся калачиком, лежа на боку и упираясь щекой в мягкую постель и скользкий мех. Он чувствовал, как воздух горит у него в легких, и сердце прикладывало максимум усилий, чтобы продолжать биться, словно птица в клетке, которая была для нее слишком мала. Мальчик попытался открыть глаза, но их засыпало пылью, и такая же дьявольская смесь покрывала слизистую оболочку у него во рту.
– Что? – захрипел Дару.
Сильная костлявая рука Хафсы Азейны поддержала его, помогая сесть. Повелительница снов вытерла ему лицо теплым влажным полотенцем и поднесла к губам чашку с прохладной водой. Дару сделал глоток, а затем принялся жадно пить. Прохладная жидкость, казалось, просачивалась в его конечности, затекая в пальцы рук и ног и заставляя их пробуждаться с легким покалыванием.
– Что? – снова спросил Дару. – Что случилось? Где я был?
– На первый вопрос ответить довольно просто: у тебя случился очередной приступ. – Хафса Азейна забрала чашку из его рук и повернулась к Курраану. Ее волосы переливались в свете огня. – На второй вопрос ответить будет сложнее. Что ты помнишь?
– Я был в каком-то месте… внизу. Под землей. Глубоко-глубоко под землей. – При одном воспоминании об этом Дару охватила дрожь. – Это была большая пещера – и там были еще пещеры, так мне показалось. Как кроличья нора или паучий лаз… И в них лежали мертвецы. То есть… живые мертвецы. Один из них повернулся и посмотрел на меня. Правда, это могло мне присниться.