Наследие греха

Священник снова улыбнулся. Приходские сплетни были его жене куда милее, чем поиски убийцы. Перед его глазами встал ее образ: статная, сильная женщина, вечно переживающая из-за каких-то невидимых морщинок на лице, на которые он не обращал внимания. Генри почувствовал, что соскучился по ней – и по общению, и по физической близости.

– Хорошо, дорогая, а теперь послушай меня внимательно, – вернулся он к главной теме разговора. – Напиши Чарльзу ответ – только будь тактична. Скажи ему, что Тесс ведет себя просто замечательно и что у меня состоялся интересный разговор с местной полицией. Если в деле появится хотя бы малейшая зацепка, я обращусь к министру внутренних дел с просьбой о возобновлении расследования.

– Прекрасно, Генри. Ой, в трубке опять пикает! Сейчас разъединят. Кстати, Расти поймал сегодня мышь и оставил в ванной. Они с Тони по тебе скучают.

– Поцелуй их за меня, – сказал Арчери, чтобы доставить жене удовольствие.

Спустившись в прохладную темноватую столовую, он заказал нечто загадочное под названием «Наварин», а потом, в порыве безрассудства, добавил к нему полбутылки анжуйского. Все окна в зале стояли нараспашку, правда, зеленые ставни кое-где были прикрыты – от солнца. Накрытый стол перед одним из таких окон – белая скатерть, вазочка с душистым горошком, плетеные стулья вокруг – напомнил викарию картину Дюфи, которая висела у него дома, в кабинете. На ней теплые полосы солнечного света падали сквозь ставни на скатерть и два серебряных прибора.

Сначала в столовой не было никого, кроме пастора да полудюжины пожилых завсегдатаев, но вот распахнулась дверь в бар, и старший официант ввел внутрь мужчину и женщину. Арчери подумал, что управляющий, наверное, будет против абрикосового цвета пуделя, которого дама держала на руках, но тот лишь подобострастно улыбнулся при виде собачки и даже потрепал ее по кудрявой голове.

Вошедший мужчина был невысок ростом, смугл, темноволос и мог бы считаться красивым, если бы не какие-то стеклянные глаза с красными веками. «Контактные линзы, наверное», – решил священник. Мужчина тем временем сел за столик, открыл пачку сигарет «Петер Стюйвезант» и пересыпал ее содержимое в золотой портсигар. Внешний лоск этого человека – гладко зачесанные волосы, костюм по фигуре, лицо как безупречно отшлифованная кость – являл любопытное противоречие движениям его пальцев, которые жестоко, даже свирепо терзали сигаретную упаковку. Обручальное кольцо и крупная золотая печатка сверкнули на солнце, когда он бросил на скатерть бумажный комок. Арчери позабавило, когда он увидел, что кроме колец на мужчине есть и другие украшения: галстучная булавка с сапфиром и часы.

Зато на его спутнице драгоценностей не было совсем. Простого кроя костюм из сливочно-белого шелка шел к ее волосам, и все в ней – от полупрозрачой шляпки и белокурых волос до скрещенных в лодыжках ножек – было приглушенного солнечного цвета, так что казалось, будто она вся излучает собственный свет. Много лет Генри не видел женщины прекраснее – разве только в кино да на обложках журналов, которые читала Мэри. Рядом с ней Тесс Пейнтер была просто-напросто хорошенькой девчушкой, не более. Эта женщина походила на орхидею цвета слоновой кости или чайную розу, которая, даже будучи извлеченной из целлофановой магазинной упаковки, кажется, еще хранит мелкие капельки росы.

Пастор встряхнулся и решительно принялся за «Наварин», который, кстати, оказался двумя бараньими котлетками под коричневым соусом.

Пространство между Хай-стрит и Кингзбрук-роуд в Кингзмаркхеме занимает массив уродливых домов-террас, покрытых той смесью извести и гравия, которую строители именуют каменной крошкой. В жаркий день, когда дорога пылит и дрожит в мареве, встающем над раскаленным асфальтом, эти тускло-коричневые здания походят на кривые песочные куличи. Словно гигантский ребенок-неумеха взял ведерко, насыпал им кучи песка, а потом кое-как прихлопал их лопаткой.

Арчери разыскал среди них Глиб-роуд, воспользовавшись простым испытанным средством – спросил у полицейского. В последнее время у него вошло в привычку общаться с полицейскими, а этот констебль был совсем юным: он стоял на перекрестке и регулировал движение.

Глиб-роуд производила впечатление улицы, спланированной еще во времена римлян – такая она была длинная и неумолимая в своей прямоте. В песочных домах напрочь отсутствовали деревянные элементы. Оконные рамы были из металла, а навесы над крылечками – из бугристого пластика, напоминающего наросты на стволах берез. После каждой четвертой двери в стене открывался арочный проем, ведущий во внутренние дворы, где стояли сараи, угольные ящики и ящики для мусора.