Наследие кельтов. Древняя традиция в Ирландии и Уэльсе

истории и современной науки; при этом необходимо отметить, что темы и мотивы

традиционных повестей зачастую удивительно близки друг другу. Сама по себе эта

однородность материала представляет большую загадку для человека, живущего

современностью. Что же в этом фантастическом наследии незапамятных времен по сей

день вызывает у людей любовь и интерес?

Порой эта проблема оборачивается весьма драматической коллизией: пример тому —

резкий контраст в отношении к традиционной словесной культуре у двух следующих друг

за другом поколений. Рассказчики прежних времен сами жили в мире своих

удивительных повестей. Гектор Маклейн в 1860 г. отмечал, что приключения Оссиана,

например, казались рассказчикам из Барры и их слушателям такими же правдивыми и

реальными, как недавние подвиги британской армии — читателям газет. Даже в наши

дни проф. Деларжи рассказывает об искреннем ужасе, охватившем народного сказителя

из графства Керри, когда кто-то из слушателей усомнился в правдивости его рассказа о

возвращении Ойсина из Страны Вечной Юности и предположил, что Ойсина вообще не

было на свете. В древние времена чуду всегда находилось место, но с распространением

начального образования, прелестей цивилизации и тех внешних материальных благ,

которые принято называть чертами прогресса, древние чудеса быстро уходят в область

суеверий. Они не вписываются в рамки нашей новой веры в исторический и научный

опыт, а поскольку наш кругозор оказался в шорах этого нового Weltanschauung, то бишь

мировоззрения, старинные повести уже не могут соперничать с пространными

излияниями нынешних новеллистов.

То, что еще встречается в Ирландии или на островах, — лишь осколки старой традиции.

Там, как и всюду, народные сказания скоро будут считаться подходящими лишь для

детских книг, а со всем детским человек расстается по мере того, как вырастает в

«образованного» члена современного общества. С грустью пишет об этом проф.

Деларжи:

«Когда Шон О'Коналл был молод, народные рассказчики пользовались повсюду огромной

популярностью, но с годами их истории стали слушать уже не так охотно, как раньше.

Наконец настало время, когда ему лишь изредка удавалось блеснуть своим искусством

перед публикой. А в итоге, чтобы совсем не утратить мастерства, он стал рассказывать

их вслух самому себе, когда, как он думал, рядом никого не было, при этом он

сопровождал свой рассказ положенной жестикуляцией и выразительностью — словом,

использовал все традиционные приемы устного рассказа, как если бы выступал перед

многочисленной аудиторией, собравшейся у очага. Его сын Пэтс как-то говорил мне, что

ему случалось заставать отца за рассказыванием историй безответной каменной стене,

когда рядом мирно паслись коровы. Иной раз отец, возвращаясь с рынка, шел следом за

старой серой кобылой и рассказывал свои истории задку телеги!»

В сельской среде традиционные сказания теряли популярность, зато к ним начали

проявлять интерес ученые. Они прилежно записывали их, классифицировали

содержащиеся в них мотивы и пытались проследить историю сюжетов. Но если самим

сказителям и их неграмотным слушателям не составляло труда поверить в чудеса всех

этих повестей, то современные ученые, отравленные рационализмом и

материалистическим уклоном современного образования, не могут принять их с той же

наивной верой. Для многих народные сказания правдивы лишь в том смысле, что в

совокупности с многочисленными другими данными о народных верованиях и обрядах

они дают материал для реконструкции древнейшей истории человечества.

Самостоятельной внутренней ценности они как бы и не имеют. Одно или два поколения

назад их принято было относить за счет «болезни языка» или считать примером

«примитивной науки», «примитивной философии», «плодотворящей магии» или

«детством словесности». Но скептицизм писателей, которые никогда не ставили под

сомнение адекватность нынешних эволюционистских теорий, зачастую противоречил их

собственной жизненной практике. В шестьдесят лет Джеймс Фрэзер по-прежнему не мог

объяснить себе, зачем он занимается сравнительной мифологией: «Если мы тратим всю

свою жизнь на попытки узнать что-то такое, что узнать невозможно и что, если все же

будет узнано, окажется совершенно никчемным, то что мы можем сказать в свою

защиту? Боюсь, что очень мало». И все-таки он продолжал заниматься этими

«совершенно никчемными» вещами оставшиеся двадцать семь лет своей долгой жизни.

Когда в самом конце «Золотой ветви» он оглядывается назад на «горестную череду

человеческих заблуждений и предрассудков, которые занимали наше внимание», и