Наследник

Проигнорировав их слаженное приветствие и не ответив на него даже и обычным своим кивком, наследник обвел всех троих внимательным взглядом, остановив его на стоящем у поставца с тарелками двадцатилетнем (или чуть более того) мужчине:

— Ты ли молвил словеса про дворню?

Стольник от совсем недетского тона, которым был задан вопрос, немного растерялся:

— Так то шутка была, Димитрий Иванович!..

— Шутка.

Царевич задержал это слово на губах, словно пробуя на вкус.

— Шутки я люблю.

Яркие синие глаза потемнели и смотрели с явной угрозой.

— Отведай при мне вот с этого блюда. А то мнится мне, что оно отравлено.

Тут уже спали с лица все присутствующие. Потому как хоть и мал был царевич годами, но держал себя куда взрослее своих сверстников — оттого и обвинение прозвучало очень серьезно. Понятно, что оно пустое и ничего в его утренней похлебке даже и быть не может, но говорки да слушки все равно пойдут, а там и великий государь заинтересуется. А вот это уже ой как не к добру!..

— Ну? Или стражу кликнуть?

Чуть дрогнув лицом и наверняка проклиная про себя собственную разговорчивость, придворный быстро вытащил из рукава свою ложку и пару раз черпнул. Медленно и напоказ проглотил, улыбнулся… И чуть присел, когда у него в животе явственно забурлило.

— Ох!

— Поди вон.

Оставшиеся в горнице проводили снявшего пробу стольника растерянными взглядами, затем перевели свои взоры обратно на куриный суп. Плечи придворных как-то сами по себе заныли, предчувствуя скорое свидание с дыбой, ноги щипнул жар углей, на которых будут калить для них пыточное железо, а шеи на удивление явственно ощутили смертный холодок деревянной плахи. В отличие от Авдотьи, ничего, кроме тревоги, не почувствовавшей, а потому сразу вставшей между наследником и поставцом и чуть раскинувшей руки — так, словно это могло уберечь ее мальчика от любой отравы.

— Пустое.

Мягкое прикосновение-поглаживание — и опять посветлевшие глаза как-то разом ее успокоили, забрав и растворив всю тревогу и волнение. Царевич же спокойно сел, взглядом придавив дернувшихся было к злополучной тарелке придворных, взял в руки тоненький ломоть пшеничного хлеба и зачерпнул первую ложку. Вторую. Третью… Никогда еще так внимательно стольник и кравчий не следили за чьим-то утренником. И никогда еще его окончание не доставляло им столько радости и спокойствия!

— Вежество еще никого не убило. В отличие от шуток. Ступайте!

Разумеется, история на этом не закончилась и имела свое законное продолжение. Поэтому пять часов спустя в своих покоях Великий государь, царь и Великий князь Иван Васильевич всея Руси в присутствии старших сыновей (Федора и Евдокию, по их малолетству, за воскресный стол не посадили), самым натуральнейшим образом плакал. От смеха. Ну… может, и не плакал, слушая коротенький доклад своего постельничего Вешнякова о том, как один провинившийся стольник враскорячку бежал по переходам, источая зловоние и пугая всех встречных своим багровым лицом и вытаращенными глазами. Но пару-тройку слезинок ему утереть все же пришлось.

— Ох Митька, ох и проказник! А ну поведай-ка отцу как на духу: твоих рук дело?!

— Моих, батюшка.

— Как же ты так устроил, чтобы Жихарев скорбеть животом стал?

Судя по тому, как оживилось лицо начальника дворцовой стражи, этот момент был интересен и ему.

— Седмицы с две назад аптекарь Аренд показывал, как он готовит разные снадобья и микстуры. Так я, батюшка, взял себе для памяти по щепотке каждого — сонного, успокаивающего, слабительного…

— Аха-ха-хо-хо!!!

Постельничий Вешняков гоготать себе не позволил, но короткой улыбки его густая борода все же не скрыла. А царевич Иван недоуменно заморгал голубыми (в отца!) глазками, не решаясь спросить, чему это все вокруг него веселятся.

— Ему подлил, а сам, значит!.. Изрядно, весьма изрядно!

Иоанн Васильевич резко посерьезнел:

— Умница ты у меня. Но больше так не озоруй, хорошо?

— Да, батюшка.

— Кушай, сыно. И ты, Ванятка, тоже.