Наследник

Провожали нас, молодоженов, в спальню Чоглоковы, которые, по мнению Елизаветы, были образом благопристойности и любви. Николай Наумович Чоглоков был женат на двоюродной сестре Елизаветы Марии Симоновне — любимой до замужества фрейлине императрицы. Они рожали детей так часто, что Мария Симоновна, казалось, всегда была либо беременной, либо только родившей. И Елизавета демонстрировала молодоженам, к чему нужно стремиться. Я же не хотел, чтобы Екатерина стала инкубатором для рождения великих князей и княжон на радость государыне, живя в охраняемом вольере, пока тигрица, Екатерина, найдет возможность вырваться на оперативный простор. Пусть займет свою умненькую головку делом и меньше думает, как меня убить.

Как смог я в иной истории сбежать и всю ночь где-то пьянствовать, если верить прочитанным мной мемуарам Екатерины, ума не приложу?! После общения с тетушкой, нас с супругой взяли в такой оборот, что и шагу в сторону не сделаешь. А потом еще и Чоглоковы, которые столь ревностно отслеживали нас с Екатериной, что дистанция, на которой находилась идеальное семейство, не превышала и двух метров. К слову, не слишком и идеальная семья, если события будут схожи с теми, что были в известном мне варианте истории.

— Сударь, Вы собираетесь спать в одной постели со мной? — дрожащим голосом спросила Екатерина, как только двери за нами закрылись и мы остались в небольшой комнате с огромной кроватью.

— Катэ, присядь и давай поговорим, на русском языке поговорим, — сказал я и присел на единственный стул в комнате, молодая жена присела на краешек кровати.

— Будем разговаривать, — со слабо слышным акцентом почти на чистом русском языке согласилась Екатерина. — Вам нравится называть меня Катэ?

— Ты отлично стала говорить на русском, — отметил я. — И, если тебе не нравится имя Котэ, скажи, и я не стану.

— Я старалась соответствовать Вам, Великий князь, вы стали лучше меня говорить на русском языке, я много училась, — сказала Екатерина, все еще волнуясь, игнорируя вопрос о «Катэ», о котором она еще не сложила свое мнение.

— Я принимаю твое нежелание общаться на «ты», но это в русской традиции обращаться к близкому человеку в такой форме, — сказал я и чуть вытянул ноги, которые зудели от напряжения сегодняшнего дня.

— А мы близкие люди? — спросила Катэ.

— Я бы хотел быть для тебя таковым, — и не дав себя перебить продолжил говорить, мешая правду с нужными, но преждевременными словами. — Я влюблен. Влюблен в тебя, но я такой, какой есть: буду защитником, если позволишь тебя защитить, буду помощником, если позволишь себе помогать, стану другом, соратником, буду любить, если позволишь себя любить. Хотел бы и от тебя такого же, но неволить не стану. Мы можем родить ребенка, потом еще одного и жить каждый своей жизнью, а можем жить одной судьбой.

— Я… я не знаю, — дрожащими губами сказала Екатерина.

— Я встретил Вас — и все былое
В отжившем сердце ожило;
Я вспомнил время золотое –
И сердцу стало так тепло…

— читал я стихи, мысленно прося прощение у Федора Тютчева.

Екатерина расширила глаза. Я давил, как мне казалось, даже бил тараном по девичьему сознанию. Зная, насколько в иной реальности Екатерина Великая была талантливым литератором, понимала поэзию, приблизила Сухорукова, потом и Державина, я не стал красть музыкальные произведения, или выдумывать что-то еще, а «становился пиитом». Главная эрогенная зона у женщин уши? Вот и проверим!

— Это прекрасно. Кто написал такие чудесные стихи? — воскликнула Екатерина, переходя на немецкий язык, потом из начавшейся паузы и моей мимики сделала свои выводы. — Это Вы, Петр Федорович — вы пиит, это великолепно на русском языке писать так возвышенно.

«Я найду твоих предков, Великий мастер Федор Тютчев, и дам им денег» — подумал я и камень с души за воровство творчества если не спал, то значительно уменьшился в своей массе.

— Катэ, рядом с тобой влюбленный мужчина не может не быть пиитом, — я взял жену за руку. — Я посвящу все стихи о любви только тебе. Все иные женщины, если они не русские императрицы, меркнут перед твоей красотой, душевностью и умом.

— Почему ты молчать? От чего скрыть любов? — у Екатерины вновь ярко проявился акцент.

— Понял не сразу, а потом хотел стать лучше, разумнее, сильнее, — отвечал я и приблизился вплотную.

Я поцеловал Екатерину, которая не сопротивлялась, но и не сделала ни единого движения навстречу, замерев, словно изваяние, с закрытыми, скорее от страха, чем от удовольствия глазами.

— Я боюсь! — произнесла Екатерина, потом сделав глубокий вздох, властно позвала свою служанку-калмычку, чтобы та помогла раздеться. — Сударь, отвернитесь, я буду раздеваться.

Я отвернулся. Потом был максимально нежен, но, когда молодая супруга, плача, просила остановиться, прекратить, я оставался настойчивым, шепча слова признаний. Никакого удовольствия ни я, ни, уж тем более, Екатерина, не получили, но моя внимательность в особенности «после» случившегося немного сгладила углы.