Наследник

В свое время, пытаясь понять хоть что-то из своих волшебных снов, он перерыл немало исторической литературы. Того же Карамзина с его «Историей государства Российского» он прочитал как минимум три раза, да и остальных авторов не забывал. Надоедал ученым-историкам, фактически стал внештатным сотрудником сразу двух музеев — но все, что смог определить, так это примерное время, в котором жил его малыш. От первой половины пятнадцатого до начала шестнадцатого века от рождества христова — и на этом все его успехи закончились. Ни семью, ни хотя бы примерное титулование и положение, ни место проживания определить не получалось, ну никак! А ведь были же у него подозрения на первого сына Ивана Грозного, были!!! Вот только все перебивал один единственный твердокаменный факт — царевич Дмитрий умер, не прожив и полугода. Похоже, что врали. Потому как он и есть тот самый царевич Дмитрий! У коего, ко всему, еще имеется четырехлетняя сестра Евдокия. Которая, если верить прочитанным историческим трудам, тоже должна была умереть. Два года назад — но, по всему видать, передумала.

«Вернее, вспоминая опыт и квалификацию придворных ветеринаров — выжила, причем вопреки всем их стараниям. Наверняка ее, так же как и меня, и пилюльками травили, и кровь пускали, и целебной микстуркой пользовали. Ненавижу!».

Вспышка злобы была такой сильной, что отозвалась в средоточии, заставив последнее чуть потемнеть и ощетиниться иголками мучительно-горячих разрядов.

«Как больно!..».

Суматошно затрепыхалось сердце, нервно дернулись и застыли губы, а острые зубы до крови впились в собственную ладонь, помогая разуму придти в себя. Мгновение, другое, третье… Дыхание постепенно выровнялось, а строптивое средоточие вновь покорилось юному хозяину. До следующего раза.

«Больно… И странно. Нет, я до этого-то особым человеколюбием не страдал, но так ненавидеть, так жарко и зримо желать чьей-то смерти?.. Похоже, чем дальше, тем сильнее я меняюсь. Хм. А может, все гораздо проще, чем я себе представляю? Если у меня так ничего и не получилось, и все, что меня окружает — всего лишь затянувшаяся агония разума и тела?».

За спиной тихо прошуршали шаги, затем донеслось слабое позвякивание и тонкий запах масла, доливаемого в маленькую лампадку, подвешенную на тоненькой цепочке к полке с потемневшими от времени иконами. Еле слышное журчание и приглушенный стук — и у изголовья его ложа поставили расписную деревянную плошку с медовым квасом. Звонко лязгнула крышка сундука, зашуршала расстилаемая на широкой лавке постель, а потом короткий и сильный выдох погасил одинокий огонек свечи. Неясный шепот в темноте светлицы, в котором при желании можно было разобрать короткую молитву, сладкий зевок, еще один, и — ровное дыхание на самом пределе слышимости…

Дмитрий не глядя протянул руку, подхватил плошку и пару раз мелко глотнул, наслаждаясь невозможно вкусным напитком. Чуть шевельнул ногой, изменяя положение тела, до половины скинул с себя меховое одеяльце — легкое и мягкое, но притом до ужаса теплое.

«Что-то уж больно реалистичные видения получаются!..».

Стараясь отвлечься от неприятных мыслей и предположений, а еще — неуверенности в завтрашнем дне, он занялся привычным (за два месяца-то!) делом. Тем более, что оно увлекало его все больше и больше, буквально затягивая в себя. Странная способность, нежданно-негаданно развившаяся из навязчивого желания разобраться в собственных снах, и долгим методом проб и ошибок приспособленная для диагностики и лечения. Поначалу мелких болячек, а потом и вполне серьезных недугов — этот дар, оставшийся с ним и в новой жизни, внезапно расцвел новыми красками и возможностями. Вдобавок, заметно усилился, периодически преподнося приятные (и не очень) сюрпризы и загадки, а в дальнейшем грозил вырасти еще и еще — если уж всего за два месяца он переплюнул прежние свои показатели, то что же будет через год или два? Или даже пять?

«Ты доживи сначала, мечтатель!..».