Жмурика", который считал, что "строевым" курсанты должны уметь шагать не только на учебном
плацу, но и в поле.
Когда взвод вышел на проселочную дорогу, лейтенант крикнул:
— Запевай!
Виктор понял, что дело за ним. Но он молчал. Рот пересох, в ногах гудело: "Да и вообще... пошел
он к едрене-фене этот чертов "Жмурик" — подумал тогда Виктор, — что я, заводной?"
Лейтенант выждал с минуту и опять приказал:
— Запевай!
Виктор молчал.
— Та-ак, — проговорил "Жмурик", — значит приказ командира для Вас не закон? Хоро-шоо. Тогда
поступим по-другому. Взвод бегом!
— Курсанты с трудом пробежали трусцой пару десятков метров и устало перешли на шаг.
— Запевай! — опять приказал лейтенант.
Виктор молчал. "Жмурик" побагровел, нервно расправил под поясом складки гимнастерки и,
усмехаясь, приказал:
— На месте бегом, арш!
Некоторое время взвод "бежал на месте".
— Витька, запевай! — шептали курсанты, — замучает гад.
— Запевай, не выпендривайся...
Виктор не желал петь, да и хотелось доказать, что он тоже человек. Но ребята просили... И сам он
чувствовал, что власть и сила не на его стороне. И неожиданно для всех и самого себя он запел
песню, которую до тех пор никогда в строю не запевал и которую случайно вспомнил несколько
минут назад, лежа в жесткой траве и глядя на медленно плывущие облака в высоком голубом небе:
"Жмурик" скомандовал:
— Шагом марш! — и взвод опять зашагал по дороге. Курсанты Виктору не подпевали, они не
знали слов этой песни. Один лишь старшина знал отдельные слова и пытался подпеть. Лейтенант шел
по обочине дороги, прислушиваясь и что-то соображая. Виктор пел очередной куплет:
Лейтенант быстро подошел к строю и громко крикнул:
— Курсант Дружинин! Отставить песню!
Виктор замолчал. Жмурик" некоторое время молча шагал рядом со взводом, потом его прорвало:
— Тюфяки! Суслики! Суворов учил: — Не останавливайся, гуляй, играй, пой песни, бей в барабан!
А вы? Мамкины сынки, а не бойцы непобедимой Красной Армии. Ишь чего запел: "без тебя
большевики обойдутся!" За эти слова, курсант Дружинин, Вам два наряда вне очереди! Ясно?!
— Ясно, — ответил Виктор. Только эту песню, товарищ лейтенант, выдумал не я, а известный
пролетарский поэт — Демьян Бедный!!
— Отставить разговорчики в строю! — крикнул лейтенант. Мы тоже ученые и не палкой деланы...
Два наряда на конюшне за вредную песню! Старшина! — приказал он, — обойдемся без ученого
москвича! Запевай о трех танкистах!
Старшина никогда не был запевалой и не отличался ни слухом, ни голосом. Поэтому он с
удивлением поглядел на лейтенанта, но приказ есть приказ. Кашлянув в ладонь, старшина во весь
голос грянул песню о трех танкистах.
* * *
Внеочередной свой наряд курсант Дружинин отбывал на конюшне. Давным-давно прошло то
время, когда Виктор, как и многие другие курсанты из городских, плевался и корчился от ноющих
синяков и шишек благоприобретенных во время занятий по верховой езде. Синяки и шишки давно
зажили, а верховая езда стала теперь для него любимым предметом. Ему по душе стал теплопряный
запах конюшни и лошадиного пота, а ухаживать за своим гнедым жеребцом по кличке Улан ему даже
доставляло удовольствие, он его мыл и чистил до зеркального блеска. А когда его трудами Улан на
смотре был удостоен похвалы самого командира дивизиона, старого кавалериста и великого знатока
лошадей, имеющего, по слухам, два Георгиевских креста за первую мировую войну, Виктор был в
восторге, но суеверно долго плевал через левое плечо, опасаясь дурного сглаза...
Сначала Виктор подошел к Улану и по-хозяйски его оглядел, подсыпал в кормушку овса, потрепал
по крутой мускулистой шее и лишь после этого приступил к обязанностям дневального по конюшне.
Застоявшиеся кони гулко переступали копытами по дощатому настилу, сопели и фыркали, судорогой
кожи и длинными хвостами, прогоняя привязчивых злых мух и слепней. На чердачных бревнах под
крышей стонали и картавили голуби, а под ногами коней и возле кормушек бойко чирикали и
суетились жирные амбарные воробьи. Виктор вымел и вывез несколько тачек навоза, подмел проходы
между длинными рядами лошадиных стойл, подсыпал в кормушки овес и с чувством исполненного
долга, усевшись на завалинке у ворот конюшни решил сделать перекур. Свернул цигарку, выбил
искру из самодельного самопала, прикурил и с удовольствием затянулся ароматным махорочным
дымком. "Скорее бы на фронт, — мечтательно подумал он, — сколько можно жевать курсантскую
пайку хлеба и хлебать котелок пшенки на четверых? А еще этот гад, Жмурик! Не дай ему бог