Наследник Буйного (СИ)

Я пытаюсь, но ничего за слезами не видно. Осознать не получается. Всё в какой-то дымке.

Эмир матерится, с силой обхватывает моё запястье. Тянет к себе. Моя ладонь прижимается к его груди.

— Чувствуешь?! — Мужчина чуть встряхивает меня.

— Бьётся. — Я выдыхаю поражённо, чувствуя пульс пальцами. Там за рёбрами — сердце бьётся. Гудит. — Живой… Я всхлипываю, прижимаясь к мужчине. Ничего не могу с собой поделать. Пальцы мне не подчиняются. Надавливаю чуть сильнее. Пульс вибрирует на кончиках пальцев. Веду дальше. Я не могу остановиться. Дорвалась, а теперь должна каждую секунду касаться. Широких напряжённых плеч. Мощной шеи. Там венка выступает. Поглаживаю её, про себя отсчитываю удары сердца. А щетина всё такая же жёсткая и колючая. Как я и помнила.

Касаюсь огрубевшей коже на лице, из-за чего Эмир дёргается. Но я не отстраняюсь. Продолжаю ощупывать его. Мне надо… Я же оплакивала его. Я бы на кладбище рядом легла, если бы не ребёнок. Меня будто в той же машине взорвало! И я горела. Все эти года горела. А вот он. Теперь рядом. Только почему легче не становится? Почему под кожей свербит сильнее прежнего?

— Живой. — Повторяю, не в силах поверить.

Встречаюсь с тёмными омутами. Пытаюсь прочитать там ответы на все вопросы.

Я была на похоронах. Я видела, как гроб опускали в сырую землю. Я четыре года по ночам оплакивала мужчину, который когда-то для меня стал всем. Видела его во всех. Искала. Я думала, что схожу с ума. Особенно в последние дни, когда его призрак следом за мной крался.

Я медленно прихожу в себя. Отшатываюсь, осознавая происходящее. Слёзы мгновенно высыхают, а дыра в груди лишь становится больше. А Эмир… Четыре года он жил спокойно, пока я оплакивала его. Жила на автомате. Только потому, что надо, а не хочется. Живой?! Так я это исправлю! Сделаю так, чтобы место на кладбище не простаивало. Я думала, что он погиб! Я верила в это. А Эмир продолжал жить, вдали от меня. Он… Получается, он бросил меня? Самим жестоким способом?

На смену горечи приходит ярость. Красными вспышками затмевает всё прошлое. Оставляет лишь одно желание — разобраться с Эмиром за ту боль, что он мне причинил. Взрыв его не убил, а я смогу!

Внутри как будто что-то взрывается. Сильное. Яркое. На осколки мелкие разлетается, и каждый из них в меня впивается, ранки создавая.

Я провожу рукой по его щеке. Глазами, полными слёз, скольжу по каждому миллиметру его кожи. А после замахиваюсь и отвешиваю звонкую пощёчину. Сильную. Настолько, что гул в ушах стоит и ладонь вибрирует от удара.

— Блядь, кукла! Ты охуела?! — Эмир рычит, кулаком в стену врезает. Потому что я по шраму ударила. По самому больному. Как он. Учусь у лучших.

— Это ты охуел! — Рявкаю в ответ. За стену придерживаюсь, потому что ноги всё ещё дрожат. Хрипло вдыхаю. Слёзы по щекам градом скачут. Я ртом воздух хватаю, а всё равно задыхаюсь. Лёгкие огнём обжигает, в пепел превращаются. И я этим пеплом давлюсь.

— Кукла, блядь!

Удар за ударом. В стену. Колотит. Костяшки в кровь разбивает. Значит, больно. Это хорошо. Это самое малое, что я сейчас хочу ему причинить.

— Что ты делаешь в офисе моего мужа? — Голос всё ещё подрагивает. Глаза слезами застелены. Я мало сейчас соображаю. Лёша что-то говорил про отдать бизнес. Про то, что его бандиты вынуждают… Что меня хотели… Я перевожу взгляд на Буйного. Это он так пытался…

— Нет твоего ушлёпка здесь. Проебал он свой бизнес. Расстроена?

В каждом его слове фонит ярость. Он как будто каждым из них хочет мне боль причинить.

— Ты помог, чтобы он бизнес потерял?

Буйный ко мне не прикасается. Смотрит только. А у меня ощущение, что он уже пальцы на горле сжал. Жизни меня лишает. Опять.

— Ты хули так паришься? Доля твоя есть? — Рявкает, рукой по лицу проводит в месте, где я ударила. Нервно к столу отходит.

— Я слышала, что с того света отправляют за грехи спрашивать. Но думала, что тебе должность получше организуют. — Впиваюсь в него взглядом. Во мне сейчас ярким огнём ярость горит. Я хочу все её на Эмира выплеснуть. Столько лет страданий… Я его оплакивала. Землю на могилу бросала. Я чуть рядом с его гробом не легла. Если бы не Мир, точно бы легла. А он живее всех живых, ублюдок!

— Кукла… — Он кривится: мои слова не нравятся. А меня разрывает, и я не знаю, как это всё остановить. Эмоции буквально рвут на куски.

— Сейчас я выйду за дверь, — произношу хрипло, — и мы сделаем вид, что всё, что я здесь увидела, плод моего больного воображения. Я больше никогда сюда не приду. А ты не станешь лезть в мою счастливую жизнь.

Отступаю. К двери. Это самый лучший выход. Для меня. Для Мира. Для моей психики.

— И сделаем вид, что мальчишка, которого ты родила, не мой? — Рявкает, в секунду возле меня оказывается. За плечи хватает, к себе притягивает.

Вздрагиваю, потому что меня как будто кипятком ошпаривают. Кожа волдырями покрывается под его горячими пальцами. Он словами о сыне меня на живую вспарывает. Всё, что я могу, это головой отрицательно махнуть.

— Это ведь мой сын? — Произносит тот, кого я считала умершим. Ещё немного, и меня в дурку повезут.