Наследник для авторитета

Не знаю, почему, но в этот момент у меня в груди разливается тепло. Может, оттого, что в родильном нет ни одного мужчины, может от того, что скоро я стану матерью.

– Раскрытие пять сантиметров, – говорит доктор.

Рядом суетятся медсестры, но мне до них нет никакого дела. Меня одолевают очередные схватки. Не знаю, сколько проходит времени, но в какой-то момент я настолько измотана, что сама вцепляюсь пальцами в большую ладонь Шамиля, стискивая ее ногтями. И он это мне позволяет, скалой нависая над всеми нами в отделении.

– Пошло, – радостно кричит медсестра, но на нее шикают, чтобы не мешала работать акушеру.

И когда по палате раздается писк, я с облегчением оседаю на кушетку. Волосы липкими мокрыми локонами облепляют щеки и лоб, но сил убрать их с глаз у меня нет. Наблюдаю за тем, как проводят процедуры над моим ребенком.

– Мальчик, – говорит женщина, и в этот момент вокруг мое ладони сжимается вторая рука Шамиля.

Я поворачиваю голову в его сторону и вижу на его лице восхищение и неподдельную радость. Он чувствует мой взгляд, затем смотрит на меня. Чего только нет внутри бушующих там эмоций, но ненависти и злости там нет. Казалось, в этот миг мы разделяем нечто важное в нашей жизни, связанные прочной нитью родительского бремени.

– Еще не все, – восклицает женский голос, и контакт взглядов прерывается.

– В смысле? – с недоумением спрашивает Шамиль.

И меня одолевает очередная схватка.

– О боже, – чего-чего, а этого я совсем не ожидала.

Мужская рука бережно убирает с моего лба волосы, а для меня начинается новое испытание.

– Ааа, – кричу сильнее прежнего.

Но в этот раз все происходит быстрее. И когда раздается очередной радостный вскрик медсестры, я не откидываюсь с облегчением, а напряженно всматриваюсь в маленькое тельце. Почему-то нет привычного младенческого плача, душу обхватывает страх.

– Что происходит? – рычит Шамиль, подаваясь вперед.

– Девочка… – отвечает врач, делая какие-то манипуляции с ребенком, – не дышит.

На глаза наворачиваются слезы, я привстаю…Неужели это конец?

– Что значит, не дышит? – снова требует ответа от женщины Шамиль.

Весь бычится, аж вены проступают на лбу и шее. У меня перехватывает дыхание и сводит горло от страха. Я не могу произнести ни слова, к горлу подступает горький ком. Что-то происходит вокруг меня, а я не могу даже приподняться, только еле как поворачиваю голову. Не контролирую, как из уголков глаза текут соленые слезы, орошая мои опухшие от натуги щеки. Тяжело дышу, стараясь не проваливаться в беспамятство. Меня держит только мысль о том, что моя девочка может не выжить. Отчаянно молюсь и верю, что все будет хорошо, но с каждой секундой надежды тают. Время течет медленно, но для меня, словно проходят долгие часы.

– Марина Павловна – отличный неонатолог, милая, – пытается подбадривать меня медсестра.

И ее слова возрождают во мне почти угасшую надежду. Шамиль не двигается, только огромной пышущей гневом и агрессией горой стоит надо мной. Не смотрю на него. Все это – его вина. Если бы только все пошло изначально по-другому…

Моя малышка лежит на реанимационном столике, мне видно только ее крошечную ножку. Я бы хотела видеть ее личико, но не уверена, что смогу это все пережить, если ее не станет…

– Не копошись! – кричит пожилая женщина, все это время находившаяся в зале.

Та самая Марина, про которую говорила ее коллега, догадываюсь по тому, как все послушно бегают и исполняют ее приказы, пока она сама занимается малышом. В этот момент мне почему-то слышно, как размеренно тикают стрелки часов. Странно, в родильном зале их не было…

– Есть дыхание! – восклицает женский голос.

И стук прекращается, словно мне это приснилось.

– Боже, – стону, тяжело дыша.

От облегчения словно исчезает тот груз, что тяжкой ношей прижимал меня к земле, не давая встать с колен. Мужские пальцы обхватывают мою левую ладонь. Я не смотрю на мужчину, но пожимаю руку в ответ. Нет, я не простила его, но сегодня слишком тяжелый день, чтобы иметь силы на борьбу.

– Измеряйте, – говорит кто-то, все вокруг суетятся, но я прикрываю глаза.

И тут слышен стук колес о пол. Резко приподнимаю веки, вижу, что дочь увозят. Открываю рот, но только сиплю.

– Куда ее везут? – с тревогой спрашиваю у Шамиля, как единственное знакомое лицо в этом месте.

Он и сам растерянно смотрит на меня. И я впервые вижу, что он не знает, как повлиять на исход событий. Вот он передо мной, почти что на коленях, а я вместе с ним. Страх родителя за своего ребенка.

– Она будет под круглосуточным наблюдением врачей, в реанимации новорожденных, – старается говорить успокаивающим голосом медсестра, имени которой я так до сих пор и не знаю, – это обычная практика.

– Но она же дышит, – почти что плачу.

Слово «реанимация» вводит меня в бесконтрольную панику, с которой я ничего не могу поделать. Сглатываю комок боли, тру грудину, но страх не утихает, только разрастается до большого шара. У меня темнеет в глазах, я стараюсь держать голову ровно, но в какой-то момент со стуком падаю обратно на кушетку. И перед тем, как провалиться в страшную темноту, последним слышу голос Шамиля.