Наследник фараона

— Ни один смертный не смеет приблизиться к ней. Если она за кого-нибудь и выйдет замуж, то это будет ее брат, наследник, который возвысит ее, сделав ее царской супругой. И так оно и будет, ибо я прочел это в ее глазах у смертного одра царя, когда она не смотрела ни на кого, кроме своего брата. Она испугала меня как женщина, чье тело не согреет ни одного мужчину и в чьих глазах пустота и смерть. Уходи, Хоремхеб, друг мой; Фивы — не место для тебя.

Он нетерпеливо возразил:

— Все это я знаю лучше тебя, и твоя болтовня напоминает мне жужжание мух. Давай лучше вернемся к тому, что ты сказал о злых духах; ибо сердце мое переполнено, и, выпив вина, я мечтаю о какой-нибудь женщине, которая улыбнется мне, кто бы она ни была. Но ее одежда должна быть из царского полотна, она должна носить парик и красить губы и щеки оранжевой краской и, чтобы возбудить во мне желание, изгиб ее глаз должен напоминать радугу.

Я улыбнулся.

— Ты говоришь разумно. Поэтому давай дружески обсудим вопрос.

— Слушай! Среди моих товарищей-офицеров есть один — Кефта с Крита, которого мне как-то случилось ударить. Теперь он уважает меня и пригласил меня пойти с ним сегодня на прием в одно место, которое находится близ храма какого-то бога с кошачьей головой. Я позабыл имя этого бога, потому что у меня нет никакого желания идти туда.

— Ты имеешь в виду богиню Бает. Я знаю этот храм, и это место, по всей вероятности, вполне отвечает твоей цели, ибо женщины легкого поведения усердно молятся богине с кошачьей головой и приносят жертвы, чтобы заполучить богатых любовников.

— Но я не пойду без тебя, Синухе. Я человек низкого происхождения и не знаю, как вести себя в Фивах и особенно среди фиванских женщин. Ты опытный человек, ты здесь родился и должен пойти со мной.

Я был разгорячен вином, и его доверие льстило мне; я не хотел признаться, что знаю женщин так же мало, как и он. Я послал Капта за носилками и торговался с носильщиками, пока Хоремхеб все еще пил вино, чтобы набраться храбрости. Люди понесли нас к храму Баст. Увидев, что у дверей дома, к которому мы направлялись, зажжены факелы и светильники, они начали громко выражать недовольство низкой платой; тогда Хоремхеб ударил их своей плетью, и они обиженно замолчали.

Я вошел первым, и казалось, наш приход никого не удивил. Веселые слуги полили воду нам на руки, и аромат горячих блюд, притираний и цветов доносился до самой веранды. Слуги украсили нас гирляндами, и мы смело вступили в огромную залу.

Когда мы вошли, я никого не увидел, кроме женщины, которая шла нам навстречу. Она была облачена в царское полотно, так что ее тело просвечивало сквозь него, как тело богини. На голове ее был массивный голубой парик, и на ней было много прекрасных драгоценностей; ее брови были насурмлены, а под глазами положены зеленые тени. Но зеленее зеленого были ее глаза, похожие на воды Нила во время летнего зноя, так что сердце мое утонуло в них. Ибо это была Нефернефернефер, которую повстречал я однажды в колоннаде великого храма Амона. Она не узнала меня, но улыбнулась Хоремхебу, который поднял свою офицерскую плеть в знак приветствия. Кефта, молодой критянин, также был там; он подбежал к Хоремхебу и обнял его, называя своим другом.

Никто не обращал на меня внимания, и у меня было время наглядеться на сестру моего сердца. Она была старше, чем я ее запомнил, и глаза ее уже не улыбались, но были жесткие, как зеленые камни; они не улыбались, хотя рот ее улыбался, и они прежде всего остановились на золотой цепочке на шее Хоремхеба. Но колени мои подогнулись, когда я смотрел на нее.

Вокруг раздавались крики и смех; опрокинутые винные кувшины и смятые цветы валялись на полу, и сирийские музыканты так управлялись со своими инструментами, что разговор не был слышен. Очевидно, упились как следует, ибо одну женщину вырвало. Слуга слишком поздно подал ей чашку, так что ее платье было испачкано, и все смеялись.

Кефта, критянин, обнял и меня, перепачкав при этом все мое лицо мазью, и называл меня своим другом. Но Нефернефернефер взглянула на меня и сказала:

— Синухе! Я знала когда-то одного Синухе, он тоже был врачом.

— Я и есть тот самый Синухе, — сказал я, глядя ей в глаза и дрожа.

— Нет, ты не тот. — Она сделала отрицательный жест. — Тот Синухе, которого я знала, был молоденьким мальчиком, с чистыми, как у газели, глазами, а ты мужчина и ведешь себя по-мужски. У тебя между бровей две морщины и не такое гладкое лицо, как у него.

Я показал ей перстень с зеленым камнем, который я носил на пальце, но она покачала головой, притворившись озадаченной, и сказала:

— Я, должно быть, принимаю в своем доме разбойника, который убил Синухе и украл тот перстень, что я когда-то подарила ему в знак нашей дружбы. Его имя ты тоже украл, и того Синухе, который нравился мне, уже нет более в живых.

Она подняла руки в знак печали, и я с горечью снял перстень с пальца и вручил его ей, сказав:

— Тогда возьми обратно свой перстень, и я уйду и не буду более докучать тебе.

Но она возразила: