Наследник императора

– О чем ты?

– Один из вольноотпущенников убил твоего отца. Теперь нас всех казнят. Всех…

Он схватил руку Марка и прижал к губам.

– Погоди. Почему ты думаешь, что убил вольноотпущенник? – спросил Марк.

– Кинжал был брошен рядом. Кривой кинжал Орфея.

* * *

Коридор перед спальней консула, куда Марк прошлой ночью притащил отца, теперь был запружен толпой вольноотпущенников. Рабы, прослышав про убийство, попрятались в своих закутках, дрожа от страха. В лучшем случае многих из них ждала пытка, в худшем – всех до единого – смерть. У вольноотпущенников, как всегда в таких случаях, имелся шанс уцелеть.

Центурион Афраний зашел в спальню, куда уже заглядывали утренние лучи солнца (покои убитого были с окном, выходящим в один из перистилей, в отличие от большинства римских спален); перекрестья оконной решетки лежали на теле хозяина темным узором. Голова убитого была несколько повернута набок, и вся подушка сделалась бурой от вытекшей крови. Очень много крови. Однажды он уже видел столько крови на кровати… Очень давно. На горле покойного алела полоса от лезвия: было ясно, что горло перерезал острейший клинок. Афраний тронул голову убитого и тут же отдернул руку: рана стала раскрываться черным зевом – чья-то очень твердая рука перерезала горло до самого позвоночника.

Кинжал валялся тут же. Не узнать любимую игрушку Орфея было трудно.

Самому Марку Декстру это убийство ничем не грозило – он сидел в карцере и не мог не только перерезать старику горло лично, но и сговориться с кем-то. Но если признают виновным челядь, казнят всех. В том числе – Зинту и мальчишек-даков. Ибо они, пленники, хоть и высокого полета птицы, числились в этом доме рабами. Какой же ловкий план в стиле недавних подлых наветов! Кто за ним стоит? Сервиан, чьим другом числился Помпей Лонгин? Или сам Траян, чьим другом опять же был Помпей Лонгин? Вот и ответ Рима Децебалу: распять царевичей, удушить царевну. Все по закону, по древнему и нерушимому закону…

У Марка кровь закипела от бешеной ярости. Его поимели. Неведомо кто разыграл весь этот спектакль, но сделал он всё очень ловко. Захотелось завыть по-волчьи или кинуться на кого-нибудь с кинжалом. И не побежишь на Палатин умолять о спасении – нет там никого, пуст императорский дворец, Траян в походе. Пока гонцы будут мчаться вслед, пока вернутся, дело свершится, если только…

– Пинакий… – Марк прочистил горло.

– Да, господин.

– Ведь консул в последние месяцы мучился от страшных болей, так ведь?

– Ноги болели. И мочиться было трудно и больно… в такие дни он злился больше прежнего и непременно приказывал кого-нибудь пороть… – сказал Пинакий и замолк.

– В такие дни старик бился головой о стену и просил себя убить, – закончил центурион.

Какая-то малость правды в этих словах была – не про самоубийство, а про то, что накатывали на покойного консула приступы боли. А все из-за того, что обожал он соленое и острое, пил вино неразбавленное, объедался так порой, что вечером к животу ему прикладывали грелку. Ноги его сводило от боли – хромал. Да, бывало. Но чтобы просить убить себя…

– Но рука слаба, самому не нанести удар. Так ведь? – продолжал Марк равнодушно, будто вердикт зачитывал. – Даже сильные люди просили о такой помощи своих рабов. Брут просил. Так ведь? Орфей отцу был предан как пес и любой приказ исполнял безропотно. Так ведь? – Последние слова центурион уже прорычал.

– Так, – поддакнул опешивший Пинакий.

– Это дело наверняка будет разбирать Сенат, – сказал Марк уже куда спокойнее.

Он глянул на Пинакия исподлобья.

– Ты говоришь, что ключ от денежного сундука покойного у тебя?

– Я не взял ни асса, господин… – Старик затрясся.

– А завещание отца? Оно в сундуке? Или… отдано на хранение весталкам?

– Оно… – У Пинакия запрыгали губы. – Вот…

Он извлек из-за пазухи запечатанный свиток и отдал центуриону.

– Ты умно поступил, Пинакий! – Центурион спрятал свиток под тунику. – Я, так и быть, не буду вспоминать, как ты плохо относился ко мне в детстве.

– Я, господин, я был добр вопреки… – Пинакий чуть не плакал.

Но молодой господин уже вышел из спальни покойного. Вольноотпущенники расступились перед ним. Центурион прошел в комнату Орфея – телохранителю, единственному из челяди, позволялось жить в отдельной комнатке рядом с господином. То, что он увидел там, Марка почти не удивило: Орфей висел на веревке (петля была закинута на штырь, на который обычно вешали светильники). Правда, бронзовый штырь, перед тем как исполнить сие действо, выдернули и забили куда выше и глубже, нежели прежде. Ну что ж, будем считать, что Орфей не смог пережить смерть любимого хозяина, потому и наложил на себя руки.

Едва Марк вышел из спальни телохранителя, как к нему кинулась Мевия.

– О, бессмертные боги, Марк! – Она прижалась к нему, дрожа.

Никак она плачет? А еще гладиаторша, женщина-воин! Он снисходительно фыркнул.