Наследник из Калькутты

— Я все понял, отец, я давно все понял! Люди ненавидели тебя и считали злодеем. Потому ты молчал и скрывал от меня правду.

Голос мальчика дрожал. Слезы катились у него из глаз на старый камзол Бернардито. Капитан крепко сжимал его в объятиях и не смел произнести ни слова. Он искал взглядом Доротею, и взор его единственного глаза выражал муку и страдание. Антони, склонившись к сестре, что-то быстро шептал ей на ухо. Женщина решительно взглянула в лицо капитану и показала глазами, что разубеждать ребенка не нужно...

...Час спустя, когда мальчик, набегавшись по кораблю, менял вместе с Антони перевязки тяжело раненному и обожженному Карнеро, Бернардито явился в капитанскую каюту для объяснения с Доротеей. Он стал перед нею, торжественный и прямой, застегнутый на все пуговицы.

— Синьора, — начал он после паузы, — мальчик развит не по летам и очень умен. Он отлично понимает, что супруг, жена и их ребенок представляют собою нечто единое, то есть семью. Вам и вашему брату было угодно поддержать спасительный обман, столь осчастлививший мальчика. Это влечет для вас необходимость и впредь играть внешне роль... Мне трудно произнести нужное слово, ибо я знаю свой возраст...

Доротея подняла на капитана свои печальные глаза.

— Синьор, я совсем простая одинокая женщина, порвавшая с человеком, который, только глумясь над моей простотою, называл меня своей женой. Моей ли незначительной особе пристала роль жены человека со столь громкой славой, как ваша? Я знаю, что впереди вас ожидают новые подвиги. Даже мнимая роль вашей супруги слишком ответственна для меня, хотя, разумеется, я желала бы оказаться достойной ее.

Бернардито тихо опустился на колено и почтительно поднес руку женщины к губам.

— А смею ли я надеяться, с моим грузом пережитого за плечами, заслужить в будущем вашу любовь, синьора?

— Она принадлежит вам с той минуты, когда я увидела моего сына таким, каким вы воспитали его, дон Бернардито.

— Доротея, но где-то в мире растет еще один мальчик без матери. Моя кровь течет в его жилах. Он всегда в опасности, враги подсылали убийц к шестилетнему ребенку. Если небо сжалится над ним и приведет его к встрече со мной, сможете ли вы... без предубеждения приласкать этого полусироту?

— Смогу ли я? От всего сердца говорю вам, синьор, я была бы горда и счастлива снискать любовь вашего сына. Клянусь вам, я бы не сделала различия между Чарльзом и Диего.

— Будь же благословен час моей встречи с тобою, прекрасная синьора! Будьте благословенны ветер и море, прибившие ваш корабль к скалам этой земли!.. Ты права: мои руки еще сильны и годятся для битвы. Вряд ли судьба отпустит мне столько лет, чтобы они успели одряхлеть и состариться. Но до последнего моего вздоха я понесу тебя на руках по всей нашей жизни, Доротея!

Они вышли на палубу. Вершина Скалистого пика уходила в небо. В ее глубоких расселинах еще лежал подтаявший снег, но склоны были темными и отливали в солнечных лучах многоцветными оттенками камня. Морская рябь искрилась, словно тысячи осколков хрусталя были рассеяны на воде. Мальчик с разбегу уткнулся в бурнус матери.

— Я охотно побродила бы по острову, — сказала женщина.

Они вышли из лодки и направились в горы. Мальчик то убегал вперед по знакомым тропинкам, то возвращался к старшим. Бернардито рассказывал своей спутнице о трудных годах одиночества, о суровых лишениях и многолетней борьбе с природой. Доротея дивилась богатству опыта Бернардито.

С подножия Скалистого пика они втроем смотрели на закат солнца. На пурпурном шелке зари огромный золотой диск, рассеченный линией горизонта, погрузился в море. Воды и облака слились. Небо стало пылающим морем, а море — огненными небесами. И сказочно прекрасный зеленый луч, последний луч заката, яркий и неповторимый, мелькнул и скрылся на темнеющем небосклоне.

Глава семнадцатая «Летучий голландец»

1

Знойный майский полдень был томительно долгим. Беспощадное солнце, казалось, не желало уходить с небосвода. Палубы двух-трех кораблей, стоявших на внешнем рейде Капштадта, совершенно обезлюдели; экипажи находились на берегу или искали убежища от жары в нижних трюмных помещениях.

Синьор Джиованни Каррачиола, бравый мужчина, в легкой тонкой рубашке и небесно-голубых панталонах, схваченных у колен ленточками, лежал в качалке. Парусиновый навес над палубой шхуны защищал синьора от прямых солнечных лучей; негр с опахалом из страусовых перьев служил ему живым веером, и отдыхающий синьор дремал, разморенный жарой и двумя стаканчиками вина. Изредка он приоткрывал глаза и любовался серебряными пряжками на своих башмаках. Фасону этих восхитительных пряжек — изделию искусного негритянского мастера — еще будут подражать модники Бультона!..