Наследник из Сиама

Только после его слов Гликерия Сазоновна заметила в руках сына нечто тяжелое, правда, барышню не рассмотрела, но растерянно указала:

— Может… в горницу?

Уж и дом новый выстроили по господскому образцу, а она все — горница да горница. Ко всему прочему в наряды барские не рядится, у нее все по-простому: юбку да кофту навыпуск наденет, сверху кацавейку, шальку на плечи приладит, ну и — чепец на голову с рюшами. Скромна матушка и неприхотлива, уступчива, едва Прохор решительно двинул на нее, она отступила, давая сыну дорогу. Еще ничего не понимая, мамаша засеменила за ним, да так и замерла, когда сын уложил шубу на кресло, раскрыл ее, а там… молоденькая девица в скромном шерстяном светло-коричневом платье, на белом воротничке пятна алели, поло́вые волосы рассыпаны по плечам и спутались у локтей. Более ничего на ней не было — ни шубки, ни шляпки, ни шальки. И как будто спала барышня, что обеспокоило Гликерию Сазоновну: а спит ли она, а не померла ли? А Прохор стал на колени и отогревал дыханием безвольные руки барышни, между делом расшнуровывая ботиночки. Разве ж можно парню снимать ботиночки с девки? Срамота!

— Где ж взял-то ты ее? — робко спросила мать.

— Нашел.

— Это как же? — вытаращила малюсенькие глазенки мамаша.

— А так. Выехали за город, кучер заметил у дороги коричный тюк, подъехали ближе, а это она лежит, на голове рана, кровь замерзла. Гляжу — дышит малость! Ну, я в шубу ее завернул, в сани отнес и домой приказал ехать. Не бросать же на дороге барышню.

— Так ты по морозу без шубы ехал?! — всплеснула руками мамаша, заголосив и ладонями за щеки взявшись. — Захвораешь, Прошенька! Ты чаю испей с малинкой да медом, я прикажу подать.

— Напрасно беспокоитесь, мамаша, ничего мне не сделается, — отмахнулся Прохор. — Здоровей буду.

Да, здоровьем Бог не обделил сына, а уж как хорош собою Прошенька — не рассказать. Недаром девки ума лишаются (да и чести тоже), когда он их в оборот берет, из-за чего скандалов случалось немало, ведь жениться сын отказывался. Мамаша всегда принимала сторону сына. Да, всегда! Считая так: плохо девок воспитали, раз чести не уберегли! Такая жена доброй не будет, на чужих мужчин заглядываться станет, но не это тревожило ее нынче, а неизвестная девица.

— Помилуй, Прошенька, не мертва ли она? — обомлела Гликерия Сазоновна, подойдя ближе. — Вона какая бледная. Ты зачем в дом мертвую привез?

— Да нет же, мамаша, жива она, жива. Только б не обморозилась, однако снегом я растер ее… Вы прикажите баню истопить, согреть ее надобно.

— Нюшка! — позвала Гликерия Сазоновна. На зов прибежала девчонка, которую Прохор встретил в доме первой. — Баню топи. Живо! Ох-хо-хо… Девица ента, что же, так вот без одежи и лежала на снегу?

— Ага. — Прохор согревал ладонями узкие ступни девушки. — И кровь у нее на голове была… Я отер шарфом, чтоб шубу не испачкать.

— Да что ж она делала за городом одна?

— То и мне показалось необычным. Видать, ударили по голове ее, полагаю, грабители, раз теплых одежек на ней нету. По следу я понял, ползла долгонько, оттого и не замерзла до смерти. А гляньте, мамаша, хороша-то как, точно ангел.

Мамаша плечиками пожала, выражая… да ничего не выражая, одну только потерянность. Оно-то так, девица наружностью весьма недурна: личико точеное, нежное, бровки дугой, носик махонький, губы — что лепестки розы, станом тонка, ручки беленькие с тоненькими пальчиками… Вовсе не рабочие ручки. Мамаша враз определила: девица мещанского происхождения, а это люди с незавидной долей, в нищете прозябающие. Сыновей своих мещане стараются отдать на военную службу, коль повезет, только там можно сделать карьеру, а дочерей — куда придется: в белошвейки, горничные, содержанки, в лучшем случае — замуж за состоятельного старика. Не жаловала мещанское сословие Гликерия Сазоновна, бедность — это нехорошо, бедные люди на всякие подлости с хитростями способны. Глядя, как сын хлопочет над юной девицей, а также зная, что он до юбок охоч — ни одной не пропустит, — она заворчала, кутаясь в шаль, хоть и натоплено в доме:

— Да чего ж хорошего-то в ней? Худа, бледна, видать, недоедала. — Тем временем девушка застонала, но глаз не открыла, лишь перекатила головку набок. — Ой, Прошенька, не знаешь, кто она да откудова, а в дом принес. Кабы б беды от нее нам не стало…

— Будет вам, мамаша, — отмахнулся сын и легко поднял бесчувственное тело на руки. — Отнесу-ка я в баню ее, там и обожду, когда натопится. Ей постепенное тепло надобно.

— Бог с тобой, Прохор! — замахала мать руками. Разврата только и не хватало прямо в доме. — Ты никак надумал мыться с нею? Не допущу!

— Да согреть хочу, а не мыться… — начал было оправдываться он.

— Ладно, неси, но греть я сама буду! Иначе повезешь в приют аль в больницу для бездомных, — твердо поставила она условие.

И аж испугалась твердости своей, ведь ни разу до сего дня сыновей строгостью не охлаждала.

— Да какая ж она бездомная, мамаша? Бездомные одеты иначе…

— Я свое слово сказала! Неси!