Читаем Наследник Клеопатры полностью

– Это началось, когда мне было тринадцать лет, – словно во сне, ответил он. – Я помню, как вошел в дом, а затем вдруг очутился в постели. Рядом со мной был доктор. Все тело ныло от боли, моя одежда была мокрой. Мне сказали, что я упал. Эта болезнь неизлечима. Мы обращались ко многим докторам. Они советовали и лекарства, и кровопускания, и слабительные, но ничего не помогало. Один врач даже хотел сделать мне прижигание мозга, но мать не позволила. У меня не так часто случаются приступы.

– Уточни, пожалуйста.

– Когда я был дома, это происходило не больше одного раза в месяц... – Юноша с болью вспомнил о своем нынешнем положении. Он не привык обсуждать проблемы, касающиеся его здоровья, с кем бы то ни было без предварительного согласия царицы. Пронзительно посмотрев на доктора, он внезапно спросил: – Ты давал клятву Гиппократа?

– Какую клятву?

Доктор нахмурился. Надо сказать, этот пожилой, хорошо одетый человек, с бородой, как у философа, выглядел мудрым и добрым. Они все так выглядели – от этого ведь зависел их заработок, – но некоторые способы лечения, которые рекомендовали врачи, иногда мало чем отличались от пыток.

– Клятву Гиппократа, – повторил Цезарион и процитировал: – «Что бы при лечении – а также и без лечения – я ни увидел или ни услышал касательно жизни людской из того, что не следует когда-либо разглашать, я умолчу о том, считая подобные вещи тайной». Ты не должен никому говорить о моей болезни.

– Да, я давал клятву, – неохотно ответил доктор. – Однако в этом случае, если ты помнишь, за лечение платит Архедам. И он просил, чтобы я докладывал ему обо всем.

Из серого сумрака снова донесся голос Ани.

– Архедам хочет знать, как заживает рана, полученная Арионом в бою, – заметил он. – Нет никакой необходимости рассказывать ему о болезни. Неужели ты не видишь, что мальчик ее стыдится? Он не хочет, чтобы все вокруг показывали на него пальцем, кричали, что он эпилептик, и плевали ему в лицо.

Доктор, как показалось Цезариону, согласился с Ани. Сквозь густую пелену юноша слышал, как он говорил караванщику о том, какие лекарства следует давать, чем кормить и как перевязывать рану.

У греков было принято бриться. Бороды в основном были у философов-киников.

– Я приду завтра утром, – наконец сказал доктор и вышел из палатки.

Цезариона долго не покидало странное ощущение подвешенности и медленного кружения в плотном тумане.

Через некоторое время – сказать точно Цезарион не мог – пришел Ани и начал возиться с перевязкой.

– Ты не должен был говорить ему о моей болезни, – упрекнул его Цезарион.

– Кому ему? – спросил Ани.

Цезарион понял, что прошло уже много времени с тех пор, как ушел доктор, и подумал: «Мне не следовало принимать это лекарство, оно слишком сильное. Мог бы обойтись и без него. Я могу себя выдать. Этого нельзя делать ни в коем случае».

– Тому доктору, – с явным недовольством произнес он. Ани только фыркнул в ответ.

– Мальчик, он доктор! Ему нужно об этом знать. Ты же слышал, как он сказал, что твоя болезнь может повлиять на ход лечения.

Цезарион почувствовал божественную прохладу, когда Ани положил свежий компресс на его воспаленный бок.

– Дома у тебя были приступы раз в месяц, – продолжил египтянин, – а тут, с тех пор как я тебя встретил, уже дважды.

«Даже чаще, – борясь с одолевающей его сонливостью, подумал Цезарион. – Просто небольшие приступы проходили незаметно».

– Дома было легче, – слабым голосом ответил он караванщику. – Не было такой жары. Обычно становится хуже, если я испытываю голод, жажду, сильно перенапрягаюсь или, наоборот, ничего не делаю. И еще... – юноша запнулся и глухо добавил: – Если испытываю страдания или сильную страсть.

– Не стоило становиться солдатом, правда? – Ани наклонился ниже. Его лицо казалось каким-то резко очерченным и неестественно отчетливым. – Страсть тебе во вред? О Изида и Серапис, что это значит? Тебе следует избегать женщин?

Цезарион вспомнил Родопис, в которую он влюбился, когда им обоим было по шестнадцать лет. Ее смех звучал так красиво – весело, свободно и непринужденно, у нее были такие лучистые глаза и красивая грудь. Но она была рабыней, и, когда его мать застала их спящими в одной постели, Родопис продали на невольничьем рынке. «Я очень сожалею, – сказала ему Клеопатра, когда он пришел к ней весь в слезах, – но ты же знаешь, что это повредит твоему здоровью».

– Да, мне следует избегать женщин, – с горечью в голосе ответил Цезарион.

– Святая мать Изида, какая страшная участь!

Ему показалось, что Ани еще что-то сказал. Он хотел было переспросить его, но египтянин уже ушел.

Цезарион не помнил, как он уснул, но, очнувшись от забытья, увидел, что Ани снова рядом. Головокружения уже не было, да и сознание достаточно прояснилось. Он понял, что лекарство, которое ему дал доктор, перестает действовать. Однако же, как сразу заметил Цезарион, боль не стала сильнее по сравнению с тем, как это было утром.

– Арион, – явно волнуясь, обратился к нему египтянин. – Мне нужна твоя помощь.

«Да уж, конечно, – с кислой миной на лице подумал Цезарион. – Ты ведь намерен использовать меня».

Перейти на страницу:
Нет соединения с сервером, попробуйте зайти чуть позже