- Тася, - уточнила я и села за стол, постаравшись сделать это поизящнее.
Чуть позже я узнала, что случилось у молоденькой княжны Енгалычевой. Её родителей расстреляла Чрезвычайка ещё год назад, девушка с тех пор жила с бабушкой. Но пару дней назад почтенная дама назвала толкнувшего её на улице красноармейца хамом беспородным. Тот оказался злопамятным, и через два дня бабушку арестовали. Зинаиды в момент ареста в квартире не было, бабушка солгала чекистам, что после смерти дочери живет одна, при обыске не нашлось ни одной Зинаидиной фотографии, а добрая соседка побежала и потихоньку предупредила внучку арестованной, что той ни в коем случае нельзя появляться дома. И Зинаида побежала в Георгиевский храм как была, даже без смены белья с собой.
Она была голодна до полуобморочного состояния, но медленно крошила картофелинку в своей тарелке на маленькие кусочки и осторожно подносила ко рту каждый такой кусочек.
Картошка с растительным маслом в 20-м году была лакомством. Отец Владимир работал в канцелярии патриарха Тихона делопроизводителем, поэтому ему иногда доставались съестные деликатесы того времени. Детей у них с матушкой не было. Единственный сын Борис умер, кажется, лет в одиннадцать, ещё до революции. И они иногда подкармливали нас, своих духовных детей, чем могли. Впрочем, для нас это не было главным. Один раз матушка ничем не смогла меня угостить, у неё самой оставался только кипяток, и все равно я ушла от них утешенной.
Но тогда, рядом с княжной, старающейся вести себя вежливо и не объесть хозяев дома, у меня кусок в горле застрял. Случайно подняв глаза, я заметила, как переглянулись отец Владимир с супругой.
- Поешьте нормально, Зинаида, прошу вас, - мягко сказала матушка. И разложила картошку по тарелкам на четыре части. - Это ваша порция.
- Потрудитесь, пожалуйста, все съесть, - улыбаясь, добавил батюшка.
Зинаида окончательно покраснела, но послушалась.
- Тася, как удачно, что ты пришла именно сегодня, - продолжил отец Владимир. - Зинаиде сейчас негде жить, а тебе нужна подруга. Иначе к тебе подселят кого-нибудь... духовно тебе чуждого. Да и вообще, вдвоём вам будет легче.
Княжна сидела, не поднимая глаз.
- Хорошо.
- Mersi, - тихо произнесла она.
- Зинаида, вам нужно забыть о вашем французском, - продолжила я, начиная чувствовать себя её старшей сестрой, уж очень хрупкой и ранимой выглядела эта девочка. - Я скажу в домкоме, что вы - моя двоюродная сестра из Твери.
- Енгалычева? - невесело улыбнулась матушка.
- Нет. Рогозина, - сурово ответила я, пристально глядя на княжну.
- Да, - просто ответила та.
Мы остались до утра у гостеприимных хозяев, а утром пошли прописывать Зинаиду в мою квартиру. К тому времени я звала её Зикой, она меня Тасей, и мы были на "ты". Проходя мимо парикмахерской, я замерла, задумалась. Зика сразу же меня поняла.
- А денег хватит? - только и спросила она.
- Барышня, если вы оставите мне свою косу, я постригу вас бесплатно. Новейшая ревстрижка вас преобразит. Давай, заходи!
Позже я узнала, что мы тогда продешевили. Зикина коса стоила немалых денег. Но нам было не до торговли.
- Я выживу, обязательно, вопреки всему выживу, - яростно прошептала девушка, выходя из подвальчика со стриженными по революционной моде волосами, начинающими закручиваться в колечки.
Наш управдомком Яков Соломонович Гринберг бросил быстрый оценивающий взгляд на мою "двоюродную сестру", но возражать не стал. Он был добрым человеком, упокой Господи его душу.
- Документов нет, конечно, гражданка Рогозина?
- Нет, - промямлила Зика, начиная розоветь.
- Э-э-эх, девчонки... Ладно уж, организуем. Идите сейчас. Но вечером оргсобрание. Надо как-то очередной налог на дом распределить.
Распределяли непосильный для всех нас налог в таких случаях, записывая львиную его часть на уехавших из России членов семей жителей дома. Это требовало немалой изворотливости и сообразительности, но Яков Соломонович справлялся.
Тот год, 1920-ый, ознаменовался для русской церкви закрытием Троице-Сергиевой лавры и изъятием мощей святых угодников Божиих по всей территории РСФСР. Народ на защиту своих святынь не поднялся.