Наследники

По двору бежала старая мать. Задыхаясь и плача, Кондратьевна спешила к сыну. Андрейка не утерпел, кинулся к ней, схватил старую в объятия и крепко прижал к груди. По морщинистым щекам матери катились слезы.

— Дитятко мое! — нежно припадая к нему, шептала старуха и ласкала его голову, словно ребенка. — Слава богу, довелось-таки свидеться, сынок мой…

Мать оглядывала его заморский потертый наряд, бедный, но опрятный, заглядывала ему в глаза и не могла насмотреться: так вырос, так красив стал сын.

Аннушка сердцем догадалась, что это мать Андрейки. Старушечья ласка тронула ее до слез. Наконец, освободившись от объятий, Андрейка смущенно оглянулся на Аннушку и сказал старухе:

— Матушка, это моя женка…

Кондратьевна на мгновение онемела, потом ласково улыбнулась. Пораженная красотой итальянки, она, все еще не доверяя сыну, молча оглядела женщину, Заметя на белой шее Аннушки крестик, она всхлипнула:

— Христианка… Невестушка…

Не сдерживаясь больше, она прижала молодую женщину к своей груди…

Демидов тяжело вышел из коляски. Недовольно посмотрев в сторону Андрейки, крикнул дворовым:

— Устал я, отдохнуть надо… К вечеру истопить баньку!

Он скрылся в прохладных хоромах.

На дворе все сияло под солнцем. С крыши слетел белоснежный голубь и стал пить из лужицы, сверкавшей у колодезя…

Кондратьевна увела дорогих гостей в маленький тихий флигелек, укрытый густыми зарослями малинника. Тут неподалеку за оградой на жердях кричали диковинные павлины.

— Это мои птенчики, — ласково сказала Кондратьевна, и вокруг глаз легли сухие мелкие морщинки, отчего лицо ее стало еще приветливее и добрей.

За птичником шел старый тенистый сад. Склоненные вязы опускали свою серебристую листву в зеркальные пруды.

В затишье водных просторов плавали лебеди, а в тени на темной воде чуть-чуть колебались белые хрупкие чашечки лилий…

И когда в синем ночном небе засверкали крупные чистые звезды, в старом саду стало тихо, легкая призрачная дымка тумана поплыла над застывшими прудами и шелестящими древними вязами. Утих птичник. В домике на тесноватом столике затеплилась восковая свечечка.

— Приберегла на смертный день, — с легкой грустью сказала старушка и улыбнулась. — А сейчас не до смертного часа: жить хочу, чтобы внучат понянчить…

Лицо Аннушки залил румянец. Андрейка подсел поближе к жене.

Пламя свечи слегка колебалось, делая лица зыбкими. Морщинки Кондратьевны казались глубже. Дрожащей рукой мать нежно гладила молодую женщину.

Андрейка все расспрашивал о родном Камне, о Москве.

Склонившись над столом, птичница вздохнула и таинственным голосом поведала:

— Принесли люди с родимой сторонки диковинные вести, сынок. Опять на Камне помутился народ. Сказывают, появился в горах царь Петр Федорович. Идет он против заводчиков и дворян. И на Москве, слышь-ко, среди дворовых и черного люда такая молва есть. Только кто тот человек — царь или не царь? Сказывали, что беглый…

— А хошь и беглый, лишь бы народу волю дал! — со страстью вымолвил Андрейка.

— Ты, сынок, тишь-ко! — испуганно оглянулась Кондратьевна. — И чего ты мелешь? А как же мы будем жить-то без господ… Барин, гляди, тебя в люди вывел…

Андрейка скрипнул зубами. Помолчал и зло бросил:

— В люди… Покалечил только… Ух, кабы!..

Он не договорил, встретив тихий, примиряющий взгляд Аннушки, и понурил голову.

Демидов отослал Андрейку на Оку принимать струги с железом. Писец бережно укутал в черный шелк скрипку и уложил ее в ящик. Он долго стоял над ним, с грустью о чем-то думая. Рядом с ним стояла Аннушка, тихая и бледная. Она беззвучно плакала. Безмолвные слезы крупными жаркими каплями выкатывались из-под густых ресниц, тихо струились по смуглому лицу.

— Я боюсь одна! Так боюсь!.. — шептала она в горестном порыве.

— А ты не бойся, Аннушка! — успокаивал ее муж. — С тобой остается матушка. Она тебя так любит…

— Ах, Андрейка… — с тяжелым вздохом сказала Аннушка и запнулась.

Он взглянул на ее слегка располневший стан, и горячее отцовское чувство нахлынуло на него. Он нежно обнял жену и сказал:

— Берегись, Аннушка…

Они расстались. Провожая его до заставы, она долго стояла у полосатого шлагбаума и смотрела в ту сторону, где над дорогой расплывались последние клубы поднятой пыли…

Опечаленная и задумчивая вернулась Аннушка в демидовскую усадьбу. Старуха-мать хлопотливо ухаживала за ней, уговаривала:

— Ты не горюй, Аннушка! И я была молодкой, в такой поре бабе страшно без сокола.

Как юркая мышка, Кондратьевна шмыгала по своему дому. Она всегда была тиха и аккуратна. Укладываясь спать, старуха подолгу выстаивала на коленях перед образами, истово молилась и клала земные поклоны.

— Помолись и ты, Аннушка! Бог внемлет твоей молитве и пошлет вам с Андрейкой счастье!