Наследники

Размышляя над своими неудачами, терзаясь от бессилия, Кудрявцев не раз думал, что, видимо, правы были те, кто утверждал, что как художник он кончился.

Может быть, так бы оно и случилось, если бы не поездка в один из осенних дней на этюды в Сосновку. Места эти были знакомы Владимиру Михайловичу давно, сюда они не раз наведывались с покойной женой.

Он устроился на опушке небольшой рощицы, долго разминал засохшие краски, размачивал кисти. Затем принялся писать. Хруст веток, детские голоса вызвали у него досаду: не дадут поработать. Женский голос за спиной негромко произнес:

— Извините нас, пожалуйста. Шли мимо, ребята, конечно, сразу вас заметили, заинтересовались. Но вы не беспокойтесь, мы сейчас же уйдем.

Кудрявцев взглянул на детишек, цеплявшихся за свою воспитательницу, и невольно улыбнулся. Так неподдельно заинтересованно и восторженно разглядывали они набросок. Владимир Михайлович поднял глаза на молодую женщину и долго с интересом и удивлением смотрел на нее. Затем медленно отложил кисть, обтер сероватой холстинкой руки и проговорил:

— Раз так, давайте знакомиться. Кудрявцев Владимир Михайлович.

— Людмила Павловна Воронцова. Учительствую в местной школе. Вон там. — Она показала рукой в сторону недалекой деревни. На самой окраине ее отчетливо выделялось двухэтажное здание под зеленой железной крышей.

— Значит, сеете разумное, доброе, вечное.

— Стараемся.

Владимир Михайлович понял, что сказал банальность, и вдруг почувствовал странную скованность.

Воронцова приветливо спросила:

— Места у нас красивые. Правда? Раньше приезжали многие.

— Да, я знаю. Мне нравится здесь.

— Ну так приезжайте чаще. Наши пейзажи достойны того, чтобы их увековечить.

— Постараюсь.

— Не будем вам мешать. Пошли, девочки.

Оставшись один, Владимир Михайлович задумался, удивляясь своей взволнованности. Перед глазами возникал образ: серые глаза, высокий лоб, просто причесанные волосы. И улыбка — добрая, сдержанная, даже робкая. Кудрявцев усмехнулся: «Старик, старик, что это с тобой? В твои-то годы на молодых засматриваться? Вот уж действительно глупым человек бывает дважды — в детстве и в старости». И он взялся за кисть.

Работа шла споро, с каким-то захватывающим азартом. Скоро Кудрявцев отошел от этюдника и, издалека взглянув на него, удовлетворенно заметил:

— А ведь ты еще что-то можешь, Кудрявцев.

Он пробыл здесь до позднего вечера и возвращался домой приятно уставший. Утром собрался вновь в Сосновку. На следующий день тоже. А потом спросил себя: «Выходит, видеть ее хочешь? Так? Конечно, так. Поздновато, старина, поздновато».

Однако в один из ближайших дней, основательно промерзнув, Владимир Михайлович решил воспользоваться приглашением учительницы и завернул в школу. Шел он не без сомнений и колебаний, но, как только увидел Воронцову, все сомнения бесследно исчезли. Людмила Павловна встретила его приветливо и радушно, предложила чаю.

Владимир Михайлович с удовольствием пил горячий чай, слушал нехитрые школьные новости. На вопрос собеседницы: «Как пишется?» — не таясь, ответил:

— Застой, Людмила Павловна, полный застой. Ни черта не получается. Устарел, видимо, иссяк, выдохся.

— Да что вы. Я видела, как вы работаете. Быстро, энергично. И с какой точностью схватываете самое яркое, самое главное в пейзаже.

— Спасибо вам за эти слова. Но мое призвание — это портрет. Когда-то что-то получалось. И сейчас гложет тоска по несовершенному. Ведь именно в образе человека можно предельно выразить свое понимание смысла жизни, постижение истины.

— Ну, тогда в чем же дело? Беритесь за портрет, раз это у вас хорошо получалось.

Кудрявцев усмехнулся:

— Вот если бы так настойчиво меня убеждали мои товарищи.

— А ведь, наверное, убеждали. А? Признайтесь, Владимир Михайлович.

Кудрявцев вздохнул и махнул рукой:

— С вами я не могу лукавить — внушали, ну, может, и не так искренне и убежденно, но внушали.

Людмила Павловна видела из окна, как Владимир Михайлович уходил. Шел легкой, твердой походкой, и во всей его высокой подтянутой фигуре, несмотря на годы, проявлялась какая-то молодцеватость.

Людмила Павловна долго еще рассматривала альбом репродукций, который оставил ей Кудрявцев, и перечитывала трогательную и бесхитростную надпись: «Людмиле Павловне. Огоньку в ночи».

После разрыва с мужем Людмиле Павловне не раз представлялся случай устроить свою личную жизнь. Но никто не смог затронуть ее сердца. Да и первая ошибка, разочарование сделали ее осторожной и сдержанной.

О Кудрявцеве она думала все чаще и скоро заметила, что ей очень нужны, необходимы их душевные беседы. Владимир Михайлович бывал во многих странах, хорошо знал шедевры крупнейших музеев и галерей мира, интересно о них рассказывал. Но Людмила Павловна отчетливо понимала, что не только это заставляет с нетерпением ждать приездов Кудрявцева. Ей становился дорог этот человек с глуховатым голосом, с неторопливой речью, ласковой улыбкой, чуть виноватыми глазами.