Прохожие, вероятно, воспринимали их пожилой парой, сохранившей теплоту чувств и трогательную заботу друг о друге. Таких пар, фланирующих по улицам в ежедневной пенсионерской прогулке, в Ленинграде было немало. Нюраня и Максим никого не замечали. Они были для города, а он был для них. Они говорили обо всем и не о чем, отрывочно, эпизодами, пересказывая свою жизнь. Никакого напряжения из-за разницы их положений. Нюраня над ним посмеивается, он над ней подшучивает. В родном гнезде не бывает соревнования честолюбий.
Максим не мог избежать разговора о своем предательстве. Ты ждала, что я брошусь за тобой? Конечно, ждала, – честно ответила Нюраня. Ты правильно сделал, что не бросился. Вернее, брат мой Степан молодец, что не отпустил тебя. Где б ты меня искал? Россия большая. Ты бы просто сгинул. Все устроилось хорошо. Ты женился, наплодил замечательных детей, они – прекрасных внуков. Ты тоже замуж вышла. Я тебе расскажу, как замуж вышла… Вот какая картина: ты, Нюраня, хоть ради цели и достигнула ея, я ж… По зову плоти. Сама знаешь, как есть ты доктор и твой Сеченов, небось, говорил. Кисломолочные продукты от
Нюраня не имела права строить планов на будущее, но все-таки не удержалась.
– Максимка, нам
Он не вскинулся радостно, не ответил быстро, не возликовал.
У него давно в прошлом мужские долги-обязанности: поднять детей, содержать домохозяйство, сражаться на войне за Отчизну. Он пенсионер и свое оттрубил. Он уже в нескольких шагах от могилы, никому и ничего не должен. За одним исключением.
Максим проскрипел сквозь зубы:
– Я не могу. Жена. Акулина. Больная. Это будет подлость. Снова. Еще одна.
– Что ты нахмурился? – Нюране было стыдно, что завела этот разговор. – Из любой ситуации есть выход. Твою жену мы прикончим, отравим.
– Что-о-о? – споткнулся на ровном месте Максим, застыл, уставился на Нюраню.
– А что такого? Я, между прочим, медик и в ядах разбираюсь. Дам тебе порошок, подсыплешь в еду. Только надо в блюдо с маскирующим вкусом, кислое. Щи из квашеной капусты, например.
Максим смотрел на нее с оторопью. И лицо у него было глупое, испуганное, совсем как сорок с лишним лет назад, когда она изводила любимого своими фантазиями.
– Да шучу я! – рассмеялась Нюраня.
Он помотал головой, притянул ее к себе:
– Как была пересмешницей, так и осталась.
– Это только с тобой.
Они обнимались редко и часто не целовались. Не потому, что уже распрощались со страстями. А потому, что в целомудренной близости – идти под руку, сидеть, соприкасаясь плечами, – была огромная прелесть. И похожая на чувства в молодости – едва руками коснулись, уже сознание теряешь. И непохожая – не острая, а широкая, тихая, плавная. Не чудачества сердца, а тихое и спокойное его, сердца, блаженство.
И в том, что не знали своего будущего – оставшегося короткого жизненного пути вместе или порознь, – тоже была прелесть. Ожидания и надежды. При необязательном исполнении. Это только кажется, что молодость живет мечтами. Самые вкусные мечты – в старости.
Фотограф на свадьбе – персона докучливо руководящая. Он и во Дворце бракосочетания сновал, выстраивал их, и во время поездки по городу, к местам традиционного фотографирования ленинградских новобрачных – у Медного всадника, на Стрелке Васильевского острова. Но без фотографа никак. Жених и невеста взволнованы до крайности. Они ничего не запомнят, а фото потом им расскажут, как все было. Таня с Иваном и не поняли толком, о чем просил фотограф, снимавший их со всех ракурсов. Мол, они потрясающая пара, дайте мне несколько минут, для витрины нашего фотоателье я вас крупно напечатаю. В другой ситуации они не стали бы позировать для рекламы, но теперь, безвольные, отдавшиеся на милость Соне и Мане – распорядительницам, подчинялись покорно, как рабы. Эти «рабы» были настолько прекрасны, что венчающиеся царские особы им в подметки не годились. По общему мнению гостей… никогда не бывавших на королевских свадьбах.