Наследники Борджиа

— Миссия милосердия, — ответил на ее немой вопрос смягчившийся де Сент-Аман. — Война — войной, а милосердие — милосердием, дорогая аббатисса. В городе очень много людей христианского вероисповедания, которые нуждаются в горячей пище, в ночлеге, в лечебных травах. Среди наших воинов немало раненых, которым нужен уход. Вот чем вам необходимо заняться, мадам. И заниматься всегда. Каждый выполняет свой долг. И не имеет право забывать о нем, чтобы ни происходило.

Великий магистр говорил веско, но доброжелательно. Утраченное спокойствие вернулось к Алинор. Она поклонилась де Сент-Аману:

— Слушаю, сир. Прошу простить мне мою слабость.

И, созвав своих растерявшихся без предводительницы монахинь, принялась за дело. Вскоре уже были разбиты на площадях Дамиетты тамплиерские шатры для нуждающихся, где кипела в котлах горячая похлебка, раздавались лечебные отвары, перевязывались раны.

За жаркой работой аббатиса забыла о своих переживаниях. Ночь пролетела быстро. Разбои по городу постепенно утихли.

А под утро в ее шатре появился Командор Аквитан. Резко встала перед аббатиссой увиденная ею накануне неприглядная сцена, и она отвернулась от своего возлюбленного.

— Вы не хотите говорить со мной, мадам? — спросил ее Командор с некоторым удивлением в голосе. — И отворачиваетесь. Почему? Не забывайте, я старше вас по рангу, и вы подчиняетесь мне.

— Увы, — откликнулась Алинор, не поворачиваясь к нему. — Вы командуете воинами, сеньор, а не монахинями. Аббатисса монастыря святой Бернардины подчиняется только Великому Магистру Храма. И больше никому.

— Тогда мне остается стать им! — шутливо воскликнул Гильом, усаживаясь на лавку напротив Алинор.

— Кем? — повернулась Алинор. — Великим Магистром? Это похвальное желание. Уверена, что с вашим рвением, мессир, — в ее голосе прозвучал нескрываемый сарказм, — вы быстро преуспеете на этом поприще. Одна только незадача: месье де Сент-Аман еще молод и находится в полном здравии, а Великого Магистра избирают пожизненно.

— О! Саладин! — воззвал Гильом, подняв руки к куполу шатра.

— Саладин? А причем здесь Саладин? Вы решили перейти в ислам, мессир? Какая жалость…

— Нет, мадам, вы не угадали, — лукаво ответил Командор, — я имел в виду, что мне остается только уповать на египетского султана, ведь он очень быстро помогает нашим Великим Магистрам долго не задерживаться на их высоком посту.

— Но став Великим Магистром, вы подвергнетесь той же участи, сеньор, — разгадав его игру, парировала графиня, — как вы посмотрите на это?

— Подвергнусь, — тряхнул черными кудрями Аквитан. — Но только вы тогда, мадам, не сможете сказать, что вы мне не подчиняетесь.

— О, Саладин! — воздела руки Алинор. — Надеюсь, он и мне поможет не дожить до столь прекрасного момента моей жизни…

Гильом засмеялся. А затем встал и подойдя почти вплотную к ней, спросил, неотрывно глядя в ее вишнево-черные глаза, в которых перламутровой нитью сквозила обида:

— А где у вас кормят голодных, мадам?

— А кто голоден, мессир? — разыгрывая удивление, осведомилась аббатисса, чувствуя как под его взглядом дрожь и жар охватывают все ее тело.

— Я, — признался он, не отводя взгляда. — Командор ордена голоден, мадам.

— Час назад закончилась братская трапеза, где Командор обязан был присутствовать, — напомнила ему Алинор, с трудом подавляя волнение.

— Он не присутствовал, мадам, — с улыбкой заявил Гильом.

— Я знаю, — вдруг согласилась Алинор.

— Откуда? — удивился он.

— Однако полагаю, — продолжала юная графиня, не отвечая на вопрос, — что Командор плотно позавтракал, а также пообедал и поужинал у смазливой сарацинки, с которой я его недавно видала.

— Фи, мадам, — без тени смущения отмахнулся от ее предположений Гильом. — Еда неверных слишком изысканна. А по уставу ордена Храма рыцари должны держать себя в строгости.

— Еще бы, — съязвила, отстраняясь от него Алинор, — изысканная еда — это самый тяжкий грех, который мог случиться с Командором в доме сарацинки. И длился он, я полагаю, целые сутки.

Власы как злато, брови как эбен,
Чело — как снег, в звездах очей угрозы
Стрелка, чьим жалом тронутый — блажен;
Уст нежных жемчуг и живые розы —
Умильных горьких жалоб сладкий плен…

— ответил ей трубадур стихами. И, не дав опомниться, снова спросил:

— Так, все же, где у вас кормят голодных, мадам?

— Голодных пилигримов — в том шатре, что рядом, — немного помедлив, ответила ему Алинор. — Ну, а голодных Командоров, так и быть, — здесь.

— Я прощен? — спросил он, наклоняя к ней лицо. — Скажите, мадам, я прощен?

— Устав моего монастыря предписывает мне не отказывать в пище нуждающимся, — уклонилась от его жарких губ Алинор.

— О, да! Устав нашего общего монастыря, мадам, весьма милосерден. Вы не находите? — прошептал Гильом, захватывая графиню в объятия.

Алинор почувствовала, что стала небезразлична ему, что пламенные чувства и вдохновение снова приходят в его опустевшее оскорбленное сердце.