Наследники Демиурга

Майор не заставил себя просить дважды и, пригнувшись, шагнул в оградку, притворив за собой туго скрипнувшую на петлях дверцу.

– Можно было цепочку повесить, – сказал он просто так, чтобы не молчать, и положил свое скромное приношение на жидкую кучку увядших цветов.

– Я хотел, – эхом откликнулся скорбящий. – Но, говорят, нельзя покойников за цепи запирать.

Александр, мимолетно пожалев брюки, уселся на влажную доску и сразу почувствовал себя годовалым младенцем, не приученным «ходить на горшок».

– Хоть бы газетку постелил. Брюки ведь испортишь…

– Да ладно…

Мужчины помолчали.

– Сильно болит? – спросил Маркелов.

– Да нет, не очень, – поморщился Геннадий. – Пусто внутри только…

Майор молча прочел глубоко врезанное в металлический лист: «Иванова Анна Семеновна. 25.X.1943 – 17.VII.200…»

– От чего она умерла?

– Она давно болела… Врачи рекомендовали одно лекарство, вот я и… Оно ведь стоило бешеные деньги… А тут… Понимаешь, если бы меня посадили, она бы не вынесла… Хотя и так… Мне сказали, что она во сне умерла, под утро. Наверное, когда я… Прости меня, Саша…

Что тут можно было сказать? Маркелов без слов похлопал соседа по сгорбленной спине и выудил из кармана куртки плоскую металлическую флягу.

– Глотнешь?

Геннадий взял фляжку, как воду вылил в горло несколько глотков спирта и вернул сосуд майору.

«За рулем ведь… – подумал Александр, но мысленно махнул рукой и приблизил холодное горлышко к губам. – Можно и пешком, в конце концов…»

В груди немного потеплело. От продолжения архивариус отказался коротким кивком, и фляга легла обратно в карман. Звякнув при этом о нечто металлическое – мастерски сделанный кастет с аккуратной блестящей выбоиной на тусклом боку.

Ямку в мягком металле оставила пуля, которая должна была пробить грудную клетку человека, сидящего бок о бок с Маркеловым. Но не пробила, а всего лишь сломала несколько ребер и серьезно травмировала левое легкое. Кастет спас одну жизнь, чтобы несколько минут спустя отнять другую. И тем самым спасти еще одну. Или несколько. Или – великое множество…

Иванов мучительно закашлялся и прижал ко рту платок.

– Пойдем, – решительно встал на ноги майор. – Сыро, холодно… Чахотку еще подхватишь.

– Я посижу еще, – вяло ответил архивариус, пряча в карман тряпицу, испятнанную красным.

– Отставить! – решительно поднял его на ноги Александр.

Тот повиновался, как огромная ватная кукла.

– А я из архива ушел, – сообщил он вдруг. – Не могу я там после всего этого…

– Ничего, что-нибудь придумаем, – приобнял его за плечи офицер.

Он давно простил друга. Понял и простил…

* * *

«Годы, остававшиеся до Великой Войны, пролетели незаметно.

Я настолько постарался забыть о проклятой рукописи, что двадцать второе июня стало для меня почти таким же потрясением, как и для миллионов моих сограждан. И только я и еще несколько человек знали, чего будет стоить России страшное испытание, рожденное моей необузданной юношеской фантазией. Или не фантазией? Чем дальше, тем больше мне казалось, что тогда я писал под чью-то диктовку…

Нет, я задумывался о грядущей войне и раньше. Германцы победоносно шагали по Европе, подминая под свой кованый сапог одно государство за другим, неуклонно приближаясь к нашим границам, а я все не решался взять лист бумаги и переписать этот эпизод своего „романа“. Казалось, что стоит мне взять в руки мой „Паркер“, как в двери ворвутся люди в фуражках с синими околышами и поволокут меня под руки… Куда? А куда тогда уволакивали десятки и сотни моих друзей и знакомых? И я позорно откладывал переделку на следующий день. И еще… И еще…

А тут еще действия Хозяина, как будто не читавшего мой роман: никакой тревоги, шашни со злейшим врагом, подписание мирного договора, раздел Польши… Стыдно признаться, но я уверил себя, что все придумал, увидел в кошмарном сне и никакой я не провидец, а всего лишь полусумасшедший фантазер. Такое бывает, когда человек заперт в четырех стенах и прикован к инвалидному креслу. Да еще и побочное действие лекарств, о губительных свойствах которых тогда только начинали подозревать… Разуверить меня было уже некому: Дмитрий Иринархович тихо скончался в своей квартире во сне в сороковом. Может быть, не тихо и не во сне, но, скорее всего, верно все же первое – ему тогда уже было много лет… Он так и остался самым счастливым из всех участников драмы.

Наваждение стряхнули лишь скупые сводки Совинформбюро, оповещавшие, что такого-то числа сего года Красная Армия оставила очередной город. Я переборол себя и схватился за „Паркер“, но, увы, – мой дар покинул меня.

Я с огромным трудом выдавливал из себя несколько страниц, живописующих победы наших войск, но все мои выдумки тут же разбивались в пух и прах очередным сообщением по радио. Я писал и, не дописав, комкал бумагу, чтобы начать снова. То и дело я замирал, надеясь, что вот-вот снизойдет на меня то чудесное состояние, когда слова и фразы начнут сами собой ложиться на бумагу, виться прихотливой колдовской вязью, поворачивая локомотив истории на новые рельсы… Однако вожделенный мой стрелочник не торопился браться за работу…