Наследники Дерсу. Пасека

Старик собрал инструмент, Сергей взял у него топор и колун, понёс под навес в ограду. На веранде сняли обувь и верхнюю одежду. Открыв дверь и пропустив вперёд Сергея, грузный старик грохнулся за порогом комнаты на колени, бросил искоса на гостя взгляд с осуждением, что не поклонился иконам, и легко и искренне стал креститься, всякий раз наклоняясь лбом до пола. Старик шептал молитву «Отче наш», благодарил, что дал ему возможность трудиться, за хлеб и достаток в доме, за здоровье, отпущенное ему, жене, детям и внукам.

Сергей оторопело смотрел на эту картину из неведомой ему сказки. В углу над столом иконы поблескивали мутным цветом позолоты, тёмными красками сурово и участливо проглядывали лики Богородицы с младенцем Иисусом на руках, Святого Николая, «Семистрельной», другие незнакомые ему образы. Икон было много, небольших и средних размеров. Сергей переводил взгляд то на своего знакомого, так неожиданно открывшегося перед ним, то на иконы, освещаемые лампадкой и лучами уходящего солнца за окном, то на вычищенный до блеска пол. Кругом царила безупречная чистота и опрятность.

Семён Степанович легко поднялся с колен, предложил помыть руки в рукомойнике, пригласил за стол. В дом вошла старушка в платочке, добрыми голубыми глазами окинула гостя, поставила на стол глиняный кувшин с квасом, кружки.

– Кушайте на здоровье, – тихим мягким голосом пропела она и вышла из комнаты.

– За что честь такая? Не пойму, – спросил Сергей, с удивлением обращаясь к хозяину, старшему на все шестьдесят с гаком лет.

– Ну, если сейчас не понял, доживёшь до моих лет – поймёшь.

– А я слышал, что если староверы в тайге и дадут воды напиться, то посуду эту уже поганой считают.

– Всякий человек по-своему чтит свою веру. Не суди и не судим будешь. Не осуждай. А от людей не спрятаться. Вон сын у меня бригадир лесорубов. Уважаемый человек. Жена его учительница, из православных, крещёная, но атеистка, говорит. Пионеркой и комсомолкой была. Да и мы своим детям не перечили, смирились. Вера, она ведь тоже всякая бывает. Без веры нельзя. И без школы нельзя.

– Когда мне было семь лет, бабушка возила меня в Семипалатинскую церковь крестить. У неё на столике Евангелие лежало, и я любил старославянские слова разглядывать, а вот понять смысл не получалось. В первом классе в октябрята приняли, к опрятности и прилежанию приучали. Чтобы чистый воротничок был, руки чистые, ногти подстрижены, не кричал во время перемен, не дрался, рос приличным человеком и хорошо учился. Вот, собственно, и вся идеология для ребёнка. Затем – в пионеры. Тут – то же самое, но уже осмысленно поступали. Главные лозунги говорили, как надо поступать: «Пионер – всем ребятам пример!» и «Один за всех – и все за одного», а во всём хорошем, что нужно сделать для семьи, города, страны, «Будь готов! – Всегда готов!» Вот такая вера у меня и моего поколения сформировалась, это, действительно, другая вера, вера в построение самого гуманного человеческого общества. Мы после войны родились. И в шестьдесят первом году нам объявили, что мы через двадцать лет будем жить при коммунизме. И мы поверили.

– Да, слышал такое от детей, а уразуметь не можем мы с матушкой. Не может такого быть. Когда всё твоё – в твоей же семье остаётся, понятно, но, если ты трудишься, а принадлежит всем – не пойму. Это ведь кто как работает. Получается, по-твоему, бездельник придёт ко мне в дом, как к себе, и подай ему?

– У вас свои понятия, таёжные. А наука так вперёд убежала, что трактором на поле можно по радио управлять: задали программу – и он за человека всё сам сделает: вспашет, потом посеет и урожай соберёт. И заводы будут без единого рабочего. За человека машины будут работать.

– Так кто ж работать будет? Отучатся, бездельники наплодятся. Интересная твоя коммунизма: не надо работать, не надо думать. Что ж это за жизнь? Я вот поработал – и мне на душе божий праздник, вон чего могу ещё. И всякий год усадебку облагородить, и деревце посадить, за пчёлками приглядеть, и заготовки сделать на зиму. Как без этого? На печи день-деньской лежать? Непонятно мне это.