Наследники динозавров

Молох сидел в паланкине на вершине плоской горы у самого обрыва, откуда открывался отличный вид на город, где ему теперь предстояло жить. Город был невелик и весь уместился на левом довольно небольшом берегу огромной реки. Его одно– и двухэтажные домики были очень добротными, но слишком похожими. И статуи: маленькие, большие и очень большие. Статуи были везде! И это были статуи верховного божества этого мира – Молоха, его статуи. Раньше он к таким проявлениям поклонения – статуям, картинам, барельефам и прочим знакам – был весьма равнодушен, а зачастую просто не видел и не замечал их, а вот сегодня ему на какой-то короткий миг стало неловко, неприятно и даже стыдно, будто он обманывал маленьких детей. Впрочем, Молох быстро прогнал эту мысль, ибо полезные и нужные вещи, в том числе и такие действия властей и его подданных следовало вроде и не замечать, но снисходительно, так чтобы поклоняющиеся понимали, что это нужно, что это хорошо. «А вообще, – подумал он, снова критически посмотрев на город, – какой он маленький и убогий!» Молох вспомнил другие города и столицы стран – огромные, шумные, ушедшие далеко вперед, – и ведь там они со Светодателем тоже были объектами поклонения, были божествами. А эти – он оглянулся на свиту – отсталые. И, думая так, он сильно удивился, ибо подобные и такие критические мысли посетили его впервые. А может, это и хорошо? Здесь, в тишине захолустья, ему будет проще и легче набраться сил. Впрочем, все критические мысли его посетили на мгновение, и он их тут же изгнал, списав на миллионнолетнюю усталость. Да, он, Молох, устал! Миллионы лет в камне! Эта вечность была страшна тем, что, находясь в таком виде, он ощущал течение лет. Это даже представить невозможно – миллионы лет испытывать холод и жару, а временами даже слышать говор людей, что иногда появлялись рядом! Правда, в камне время для него текло совсем по-другому – так, период зима – лето был для него такой же длительности, как вне камня день – ночь. Он то терял последние крохи надежды, то она вспыхивала вновь и придавала ему какие-то силы, грела его. И когда Молох в стотысячный, наверное, раз отчаялся, подумав, что поскорей бы его вообще не стало, как вдруг почувствовал свои руки и ноги. Он даже чуть смог подвигать ими и, не успев еще толком осознать перемену, оказался в том мире, где все слепо поклонялись именно ему. И это было очень кстати, ибо он полностью лишился своих магических и физических сил. Его даже, словно калеку, носят теперь в паланкине. А еще его терзали мысли о прошлом, мучил вопрос: почему с ним такое случилось, за что? Почему Светодатель позволил это сделать? Ведь он, Молох, сейчас бессилен, ни на что не способен, и сколько еще пройдет времени, прежде чем он что-то сможет, никому не ведомо. А ведь и эти дураки-ящеры, и капсулы-кристаллы полностью готовы и ждут только его сигнала. Подумав об этом, он вдруг испугался: а не забыл ли мантру-заклинание, освобождающее Тираннозавров? И, зная, что он бессилен, негромко произнес несколько фраз этого заклинания, играя при этом голосом то на повышение, то на понижение звука. И тут все его мысли исчезли, ибо сверху полился такой знакомый, белый, но какой-то странно-мертвенный свет.

Молох торопливо встал и от накатившей слабости чуть было не упал.

– Я приветствую тебя, Светодатель, но ты… видишь… ты знаешь… все, что велено, сделано, все наказы выполнены… Почему я был отправлен в камень?

«Да… я… все… знаю, так надо, – набатом прозвучало в голове Молоха. – Отдыхай и начни, продолжи, доведи… до конца… там, внизу, ты справился, ты сделал дело! И теперь у тебя будет достаточно времени… отдохнуть… набраться сил и возглавить… стать… истинным… сыном Светодателя. Запомни: время у тебя есть. Все надо сделать… все предусмотреть, провала быть не должно, и заклинание это вслух не изрекай», – голос говорившего истончился, и льющийся с неба свет медленно угас.