– От чего же умер этот ваш приятель? Вы не сказали.
– А, он… Разве я сказал, что он умер? - Глаза ее расширились. - Впрочем, вы угадали. Он умер злой смертью, которую не подобает описывать, и многие достойные люди в нашем городе полагали, что ему воздалось по грехам.
Она перекрестилась, странно растянув рот: не то усмешка, не то гримаса плача.
…Выбежав вслед за мной на крыльцо, Амалия схватила меня за рукав и доверительным шепотом спросила:
– Господин ученый, а вы правду сказали хозяйке, что взяли Марихен девушкой?
Видать, крепко припекло любопытство.
– Не след бы отвечать, но отвечу: конечно, да. А вот тебя, милая девица, никто замуж не возьмет, если будешь задавать подобные вопросы, - посчитают, что дурочка. Прощай.
Медленно я вышел со двора. Добыл ли я доказательства, которых искал? Стоит ли мне рассчитывать, что кровь матери защитит мою любимую от посягательств преисподней? Не в большей мере, чем я полагался на это три дня назад. Так или иначе, я не собирался ехать по городам и весям, отыскивая родных Лизбет с тем, чтобы, вполне вероятно, услышать от них ту же ложь (или ту же правду), и не собирался также откладывать задуманное ни на день. Ибо если кто из смертных и защищен от упомянутых посягательств, так это тот, кто сам с Божьей помощью противостоит им.
Глава 8.
Ночь началась дурно. Уснуть я не могла: чуть появлялись сонные видения, я принимала их за голос гомункула, пыталась разобрать и понять, и хоть сознавала свою ошибку, избавиться от наваждения не умела. В какой-то миг, снова разлепив веки, я увидела Янку, сидящую на моей постели, в меховой мантии поверх рубахи.
– Тебе плохо?
– Не спится.
– Что-то завелось.
Эти странные слова она произнесла уверенно и деловито.
– Что?
– Что-то завелось в доме. Те, кто… не люди. Духи.
– Духи? - Мне некогда было забавляться ее немецкой речью. - Почему ты так решила?
Девочка нахмурила брови, подбирая слова.
– Я знаю. Ты не спишь - он тебе не дает.
– Он?
– Я не знаю, как по-немецки. Вот такой (она ладонями показала рост существа), или такой (чуть побольше). Он живет в чулане, в печке. Бывает добрый, бывает злой. Может, подарков хочет. Я ищу, где он.
– Вот оно что…
Дикое польское суеверие пришлось как нельзя кстати. Домовой ли, неистовый бес, что скрипит половицей, или гомункул - велика разница? Да полно, суеверие ли это, в устах моей до странности прозорливой сестренки?
– И ты знаешь, как его найти?
– Можно найти. Дай иголку и нитку.
– Иголку?… - Встав, я взяла из футляра иглу с ниткой. - Держи.
Подвесив иголку на двойную нить, Янка обмотала ее вокруг вытянутого указательного пальца, свободный конец зажала в ладони и подняла руку. Игла качнулась, замедлила размах, совсем остановилась и закрутилась. Маленькая ведьмочка наблюдала за ней, будто химик за каплями дистиллята, потом осторожно шагнула в сторону. Все повторилось, потом еще раз и еще.Мы вышли из комнаты. Янка покачала головой, как бы с недоумением, и направилась в нежилую половину дома, то убыстряя, то замедляя шаг и неся перед собой свечу в одной руке и качающуюся иглу - в другой. Я следовала за ней и не слишком удивилась, когда мы пришли к комнате с ларцом.
– Здесь.
– Ладно, Яни, прости меня, - я толкнула дверь и пригласила ее войти, - мне следовало сказать тебе. Тут и вправду кое-кто живет, но я сама не вполне понимаю, кто он.
Янка не сразу вошла и приблизилась к ларцу очень осторожно, цепляясь за мой рукав. Тут я снова услыхала его.
– Моя подруга.
Янка охнула и прижала ладони к вискам.
– Только одна. Не пугай ее.
– Она из Польши.
Выругавшись, гомункул откинулся назад, будто купальщик в банном чане, и пошел ко дну, разведя лапки в стороны. Янкина рука поднесла свечу поближе. Я взглянула на нее: девочка уже оправилась от испуга!
Я ответила ему честно, как могла. Сперва я боялась, что он опять впадет в каталепсию, услышав имя своего создателя, но он спокойно воспринял как известие о гибели Фауста, так и сообщение о том, что я была проклята волей отца, а муж пытается избавить от проклятия меня.
– Теперь я спрошу, а ты отвечай мне. Кто ты?