Наследники Фауста

А что будет теперь, если отвечу как он ожидает? Мол, тайный католик, слишком привык к сугубой скрытности, ибо иначе в Виттенберге было невозможно… Я взглянул на него: глаза у монаха были большие и темные, веки набрякли от жары. Эх, горе мне, тогда, в Севилье, выбрал плохое время для вранья, а сейчас - не менее плохое для правды.

– Я не призывал Пречистую Деву. Я звал мою жену, ее имя Мария.

– Вы оставили дома жену?

– Оставил. - «Не своей волей, и в ожидании ребенка, который, вероятно, теперь появился на свет» - добавил я про себя, но вслух не сказал, ибо не собирался вызывать в нем жалость, если он жалостлив, и болтать лишнее, если он хитер.

– И вы испробовали на себе это снадобье, - отец Иосиф поднял с земли деревянную чашку и соскреб пальцем с ее дна разваренный стебелек, - ими называемое «айяуаска»…

– Да, но причина в том, что я врач, и понял их так, будто речь идет о лечебном препарате. Я не мог полагать… именно такого воздействия, я видел своими глазами очищающий эффект, но не думал, что окажусь в таком печальном положении.

– И я не думал, - с усмешкой сказал он и взглянул мне в глаза, - когда решался его отведать.

Слов у меня не нашлось. Миссионер, который делит с индейцами напиток их богов, вместо того чтобы причащать их телом Христовым… Что взять с меня, я всю жизнь был непутевым и, вероятно, дурным христианином не только с Хельмутовой точки зрения. Но этот монах, такой благообразный при всех очевидных следах лишений и трудного пути - он мог оказаться инквизитором, но нимало не походил на католических обскурантов или на тех прытких падре, что принимают исповеди у индеанок в темных клетушках после полуночи. Этот человек в своей вере был честен и в науках усерден. Разум мой отказывался представить отца Иосифа хлопающим в лад индейскому барабану.

– Врач должен знать недуги, которые лечит, - заметил монах, как бы соглашаясь со мной. - Вам нет нужды меня бояться - я не инквизитор, а миссионер. Я не спрошу вас даже, для чего вы это сделали, но спрошу о другом. Верно ли, что в эту экспедицию вы попали заботами Хельмута Хауфа из Виттенберга?

– Совершенно верно, - я растерялся настолько, что врать более не помышлял. - Но как вы…

– Прав ли я, предполагая, что вы отправились в Новый Свет не по своей, но по его воле?

– И это так.

– Я не спрошу вас, чем вы снискали его немилость. Для меня довольно простого правила логики о друзьях и врагах. - Он значительно взглянул на меня.

– Вы враг ему?

– Слуга Божий не должен питать вражду к людям. Но мне приходилось работать с ним вместе по ходу процессов о колдовстве. Как многие члены нашего ордена, я в свое время предложил свои скромные способности Трибуналу. Он также. С тех пор я сменил поприще. Он переменил веру, но остался инквизитором, пусть у вас это называется иначе. Я всего лишь монах и не имею даже докторской степени, но, сдается мне, борьбу с силами ада иным надлежит начинать с собственной души.

Я не осмелился комментировать эти признания. Но подписался бы под каждым словом. Дружище Хельмут никогда не принадлежал к тем умалишенным, которые испытывают сладостный трепет, подвергая людей немыслимым пыткам, не был он также истериком, способным видеть наяву демонские образы в каждом невинном предмете. Он был всего-навсего властолюбцем и корыстолюбцем, заключившим договор с дьяволом в простейшей форме, которая не требует магических знаков и кровавых подписей, но лишь мысленного согласия - словом, обыкновенным человеком, каких немало в Священной Империи.

Отец Иосиф меж тем продолжал:

– Правильно ли мое предположение, что ваше возвращение в Германию причинило бы ему сильную досаду?

– Правильно. Но именно потому он сделал все, чтобы я не вернулся.

– Я понимаю, - отец Иосиф покивал головой. - Он человек влиятельный и жестокий…

– Был.

– Как вы сказали? - монах живо поднял голову.

Я смутился глупого слова, которое случайно вырвалось.

– Мне почудилось, вы… Я хотел спросить: нет ли у вас известий, что господин Хауф скончался?

– Нет, - он покачал головой. - А у вас такие сведения есть?

– Нет, и у меня нет. Простите, вышла ошибка, мы с вами не поняли друг друга.

– Что ж, оставим это. - Отец Иосиф зачем-то снова заглянул в деревянную чашку. - Но, как бы то ни было, вы хотите вернуться.

– Досточтимый… отче… - Я приложил руку ко рту - губы задергались, я боялся, что не совладаю с собой. - Хотел бы. Но мне некуда бежать. Отсюда я не доберусь до моря.

– Когда вы вернетесь, - задумчиво сказал он, как бы не слышав моих слов, - ваше настроение может перемениться. Вы много претерпели из-за него… В вашем отряде кто-нибудь знает, куда вы отправились?

– Только госпожа Исабель.

– Кто она?

Я объяснил.

– Нет, я разумею - из ваших соотечественников?

– Никто не знает.

– Хорошо. Вас сочтут пропавшим без вести. И как бы то ни было, иначе я поступить не могу, и по закону и по совести… да, именно так. Брат Петр, подойдите ко мне.

Мышевидный секретарь приблизился. Мне подали знак подняться на ноги, отец Иосиф заговорил совсем иначе, холодно и сухо: