Наследники Фауста

– Вы не сказали… Но не в том дело. Мне он позволил уйти. Как это истолковать?

– Есть несколько ответов… - господин Вагнер состроил рожу, имеющую указать, что вопросы со многими ответами суть наша печальная участь.

– Назову первый: он играет со мной, как кот с мышью, старается извести тревогой и страхом. Быть может, надеется на какой-либо мой отчаянный поступок.

– И таким поступком может быть ваше добровольное согласие. Ему мало кровавой подписи вашего отца, чтобы приказывать вам, ему нужна ваша. Думаю, то был бы воистину безрассудный поступок.

– Я думаю так же.

– Но может быть еще одно: все ложь от начала до конца, он не препятствовал вам поступать по-своему, потому что не мог воспрепятствовать.

– Хотелось бы верить этому…

Он промолчал, болезненно морщась.

– Но что если он выжидает не моего согласия, а чего-то еще? - медленно проговорила я, глядя на меркнущие угли в очаге. - Хотела бы я знать, какой моей глупости недостает в перечне… Он хитер, он угадывает, на что я способна. Взять хотя бы, как точно он выбрал предмет для сделки. Безумнейшая затея - воплощение в мужчину, но ведь это и был его самый верный шанс! Я не могла отказаться.

– Нет? Но все же отказались.

– Это произошло случайно. Не отказалась бы, если бы не повстречала его… то есть ее… - Я засмеялась. - Нет, совершенное безумие. Вы вправду мне верите?

– Конечно, верю, Мария. Но не думаю, что та встреча была случайной. Создания вроде Дядюшки в своих неправедных трудах не допускают случайностей. Верней другое: он слишком твердо рассчитывал на ваше сходство с отцом и полагал, что встреча… с вашим прежним обликом только укрепит ваше решение.

– Доктор Фауст не пожалел бы?

– Нет. Он никогда не заботился, не расшибет ли себе голову тот, кто стоял у него на пути. Не то чтобы он был жесток от природы, но… Если бы много веков назад на месте Архимеда из Сиракуз оказался кто-нибудь подобный доминусу Иоганну, не исключено, что мертвым упал бы римский легионер… а геометрия, которую мы изучаем, была бы иной. Я не осуждал его, напротив, преклонялся: слишком многие из нас не умеют выговорить, как должно, простую фразу: profani procul ite. Мы не можем защитить себя, а страдает истина. Ваш отец не был кротким и смиренным служителем науки. Многие говорят про его гордыню, про то, что людей он считал за скотов, - но я был его учеником, и мне известно лучше, чем кому бы то ни было, что это неправда. Не гордыня, но, может быть, недостаток милосердия. Он ценил своих ближних в меру их заслуг - согласен, это жестоко! - а больше них любил не себя, но знание, которому служил. Будь он на вашем месте, чужое тело было бы нужнее ему, чем самому обладателю, и других резонов бы не потребовалось. Но вы поступили не так.

– Я поступила не так, - повторила я, не поднимая глаз. - Знаете, господин Вагнер, ведь вы третий, кто говорит мне об этом. Первым был доктор Майер, когда несмышленная девчонка допытывалась у него, почему она не может стать ученым. Вторым был нечистый, когда я не оправдала его надежд. В том и состоит подлинная причина, начало и конец всего, что я - женщина по природе своей. Назвать мой поступок милосердием - чрезмерная похвала. Здесь женщины подобны животным: звери не знают ни доводов разума, ни жалости, звери знают только боль. И страх перед лекарем, еще больший страха перед болью.

Сказав это, я замолчала. Постыдилась бы плакаться о беде, в которой нельзя помочь. Вот и он не знает, что ответить. Обратить все в шутку…

– Вы, может быть, слишком суровы. Ну пусть даже так… Я не силен в тонких рассуждениях о природе добродетелей, но разве милосердие не порождается страданием?

– Благодарю. Но так или иначе, если бы у доктора Фауста и девицы из Франкфурта родился сын, он не предал бы свою душу дьяволу, не получив ничего взамен. Все дело в моей непригодности для единственного пути, которым я хотела бы следовать… Также и браниться с судьбой, будто на рынке, и жаловаться попусту - женская привычка, верно?

Господин Вагнер не улыбнулся.

– Если бы у девицы из Франкфурта родился сын, я, вероятно, уже висел бы в петле.

Теперь я не знала, что сказать. Эти рассеянные слова были невозможны, чрезмерны, на них не существовало ответа. Отчего-то мне стало страшно, и я не смела даже спросить объяснений.

Он сам поглядел на меня и неожиданно рассмеялся, покачивая головой.

– Тьфу ты, будь я проклят… всегда-то стараюсь сойти за достойного человека, и никогда не выходит. - Я люблю вас, Мария. Будьте моей женой.