Наследники легенд

Но с другой стороны – как? Нож он так же носил с собой. Правда, теперь приучил себя оставлять его в шкафу перед сном, а не класть под подушку. И уже не испытывал непреодолимого желания пустить оружие в дело. Здесь, впервые за долгие годы, пришла в голову мысль о тщетности всех его попыток заполучить чужую силу: она все равно вытекала из него, как вода из дырявой бочки. Дарила минутную эйфорию и таяла без следа. А тело и разум, ощутив ее мощь, требовали новой порции. Но зачем? На что он потратил украденный дар? Что сделал? Не для других – все это россказни блаженных и храмовников, что нужно жить для кого-то, – что он сделал для самого себя? У него была империя, была власть, было богатство. Он жил в роскошном дворце, а не в этой кособокой халупе, в которой ему отвели похожую на чулан комнатушку, ел изысканные блюда, а не пустую кашу и твердый, пересоленный сыр, и в его постели сменяли друг друга первые придворные красавицы. Нужно было лишиться всего, чтобы понять, как много он имел. А он отказался от всего ради призрачной мечты. Все нож – свел с ума, подчинил себе его волю. Истман злился на него, проклинал день, когда дал оружию жизнь, и порой вздрагивал, когда к нему обращались, называя вспомнившимся в бреду именем…

– Лим! – Ольгери толкнула в плечо. – Так что рассказать-то?

Сайли уже cпал, в печи потрескивали яблоневые дрова, а за маленьким слюдяным окошком, закрытым плотными ставнями, лежал выпавший недавно снег, неразличимый сейчас в упавшей на землю беззвездной ночи.

– Все.

Ему нужно было узнать как можно больше, чтобы решить, что делать дальше. Но Олья могла объяснить немного. Карман, по ее словам, был большим. Никто специально не мерил, но размеры были под стать какой-нибудь имперской провинции, если вспомнить, как долго они добирались сюда от входа, и принять на веру слова, что до другого входа идти пешком не меньше длани. Травница знала еще об одной деревне вроде этой и о большом поселении, которое тут называли Городом.

– Много народу за все время пришло. А кто-то и народился тут. Сказывают, еще хутора есть. А в Городе торги идут. Наши весной и осенью туда ездят. Осенью репу везут, лук, грибы сушеные. Весной – шерсть. Овец держат, видел же? Деньги тут ходят разные. И имперские гуляют, и местные – на чеканку не смотрят. Но больше мену признают. Наши сукно из Города везут, соль, мед. Можно жить.

– А управляет всем этим кто?

– Так сами люди и управляют. У нас в деревне, может, и я, – пошутила женщина. – Не станут слушать, некому будет их хвори лечить, кости вправлять да чирьи мазать. А может, и Фаска – кроме него никто спирт не гонит. А в Городе другие порядки. Там управа специальная. Собираются раз в месяц и рядят, какие дома строить, какие дороги мостить. Город-то большой. Домов двести, говорят.

Истман отвернулся, чтобы скрыть от травницы усмешку: большой, а как же! В империи самые захудалые деревни больше.

– Так все общиной и решают?

– Так и решают. А ты в Город, что ль, податься решил?

– Нет.

Если и были мысли, теперь убедился, что там ему делать нечего.

– А то еще замок есть. Граф там живет. Какой он на деле граф, никто не знает, но батюшка его так назвался, когда в замке осел. В порядок там все привел, хозяйство, говорят, большое поднял. Так граф этот – сам себе управитель.

Значит, сумел кто-то и тут устроиться.

Но Истмана подобная судьба не прельщала. Хозяйство: земля, огороды, овцы, торги и мены. Напрягать мозги, подстраивая все, что узнал когда-то об экономике, под местные уклады, чтобы стать владельцем символического домена, назваться громким титулом, построить дом за каменным забором, который обзовут замком, и до конца жизни смотреть на мутный купол мертвого неба? И умереть от старости, тогда как на родине пройдет всего пара лет…

– Расскажи еще, – попросил он целительницу.

– Так нечего уже, – развела она руками. – Все, что знала, сказала.

– Расскажи… Расскажи, отчего ты такая, – вырвалось само собой. – Такая… добрая?

Последнее слово упорно не желало быть произнесенным, но другого он подобрать не сумел.

– А какой мне быть? – В тусклом свете единственной свечки, стоявшей между ними на грубо сколоченном столе, вдруг видна стала каждая морщинка на ее лице.

– Как все.

– А все что, недобрые?

– Все не тратят силу на первого встречного, не приводят чужаков в свой дом, не делятся с ними последним…

– Значит, хорошо, что меня встретил, а не еще кого, – улыбнулась женщина, так и не ответив на его вопрос.

Ответ, правдивый или нет, Истман узнал спустя два дня от Фаски, плюгавого рябого мужичка, к которому Олья послала его за спиртом для настоек, дав на мену бидон козьего молока и мешочек трав.

– Ты не обижай ее, парень, – словно только и ждал удобного случая, чтобы сказать это, Фаска. – Хорошая она, но беззащитная, как дитя малое. Заклятая потому что.

– Как это – заклятая?

Самогонщик плеснул в чарки своего продукта, разбавил на глаз водой и кивнул покупателю на скамью.