Наследники минного поля

А тут опять грохнуло, и Катька совершенно обезумела от ужаса. Оставался от Катьки только инстинкт, а он тянул её в подворотню, раз стреляют. Она трепыхалась и тащила родителей, и всем, всем на улице кричала, что война! Люди останавливались и смотрели молча, как бьётся с криком кроха с бантиками, которая войны помнить не может. Послевоенного производства кроха. А вот помнит неведомо чем, и паникует — точно, как малыши в войну. Какая-то женщина заплакала, и ещё кто-то утирал глаза, а Катька всё билась, пока не загнала-таки родителей и нескольких прохожих в ту подворотню, и там ещё вскрикивала при каждом салютном разрыве и утыкалась головой Алёше в колени. И когда отгремел салют, долго не решалась из спасительной подворотни выходить.

— А война уже кончилась?

— Кончилась, Катька, кончилась.

Тогда только вышла.

Это никогда не повторялось с ней больше. Пару лет Света с Алёшей её держали дома, когда салют. Во избежание. А потом, пятилетняя уже, она азартно подпрыгивала на бульварной скамейке, глядя, как взлетают разноцветные огни.

— Ещё, деда, ещё!

Она полагала, что дед её и устраивает все салюты, раз генерал. А Павел так никогда и не поверил, чтобы внучка — его внучка! — могла испугаться праздничного салюта, хотя бы и во младенчестве. Вон какая боевая растёт.

Второй ребёнок, хоть и мальчик, особых хлопот своим рождением не доставил. Правильно та бабка говорила: с первеньким — намучишься, а дальше как по маслу… Хотели назвать Стёпкой, но язык у Алёши не повернулся сказать отцу, что — Стёпкой. Так что получился он Павлом Алексеичем. И правильно. Надо было видеть, как Павел вцепился во внука. Только что не посягал вообще отобрать его у родителей: продолжался петровский род! А что эти молодые дураки понимают? Впрочем, он должен был признать, что понимают уж там или нет — но с делом своим справляются хорошо. Вон какого красавца родили, ещё лучше Катерины! Он подарил внуку изготовленную каким-то его курсантом латунную пушку: действующую модель. Внук, видимо, оценил: заорал из пелёнок здоровым голосом. Вот и говори после этого, что младенцы первые недели видят только то, что под самым носом.

Света совсем захороводилась с малышами, спасибо ещё, что тётя Аня и дядя Павел выручали. Ничего, грудью откромит — станет легче. Алёша хорошо зарабатывал: не так зарплата была высока, как неплохие он приносил премии из своего института. И довольно часто. В закрытых институтах на оборонку не скупились. То есть скупились, конечно, но не слишком. Жить можно было, если не шиковать. Остаток золотых империалов они так и не трогали: припрятали на самый чёрный день. В тайничке, хитроумно сделанным Алёшей под подоконником. Света рада была приходам Петрика, он один теперь был из компании, кто к ним приходил. Маня, ясное дело — в Питере, при муже. Если только они вместе по гастролям не разъезжают. Надо говорить не Ленинград, а Питер — это им Манин муж растолковал в первый же день. Уж какой он там гениальный виолончелист — Света своего мнения не имела, она радио не любила слушать. А человек — что надо, и на Маньку не надышится, и легко с ним.

Миша, если не хочет, то пусть и не приходит. Будет она ещё на него нервы тратить, когда бы самое лучшее — завалиться сейчас на тахту в обнимку с Кутём и поспать часок. А лучше бы — два. А лучше бы — двое суток. Света вздохнула, взяла вёдра и потопала вниз по лестнице. Опять вода из кухонного крана не идёт, а у неё же стирка.

Она знала, что Миша как работал в Октябрьском райкоме, так там и продолжает. Это вездесущий Петрик выяснил окольными путями. И нисколько не жалела, что тогда выдала ему по всей программе. Ну, нахамила, да! Так надо ж иметь мозги, а не только ум, честь и совесть нашей эпохи!

А всё равно как-то было не по себе: никогда у них не доходило раньше до настоящей ссоры. И, в конце концов, он же всё-таки в КГБ не пошёл…

У них уже было паровое отопление, и даже душевую сделали в квартире во время капитального ремонта. Но и печка оставалась. Грели слабенько, так что Алёша с вчера печку протопил дополнительно, чтобы Пашку не простудить. Света на радиаторы одёжки разложила, а пелёнки сушила на печке. Очень удобно: прилепишь мокрую пелёнку к кафелю — она и висит. А подсохнет — и отваливается сама на подложенную газету. С глаженым видом. Следующую тогда можно лепить.

Миша появился, когда его уже и не ждали: в «наш день». Прямо в бухточку. Они даже сначала не поняли, кто там сбегает по обрыву, переглянулись невосторженно. Тем и хороша была эта бухточка, что пустая почти всегда, даже летом. Маленькая и со всех сторон закрытая. Такая, как и должна быть любимая бухточка уважающего себя одессита. Такую каждый должен для себя сам найти и не делать из неё проходной двор. Чтоб там были только завсегдатаи. В их бухточке тоже такие были, все со всеми знакомы, редко когда новое лицо появится. Так кто ж это вниз по обрыву чешет?

— Ребята, да это Миша!

Он уже подходил, слегка запыхавшись, в закатанной до локтей белой рубашке, что-то тащил с собой тяжёлое.

— Заблудших пускают?