Наследники минного поля

Так или иначе, куда вёл коридор, было неизвестно. А выход из "берлоги" был через узкий, с двумя поворотами, лаз. В подвал вечно больной бабы Дуси, где только у самой двери лежал когда-то уголь, а теперь дрова. А дальше было нагромождение всякого барахла, накопившегося, казалось, с самого сотворения мира. Неудивительно, что Дуся, чью семью разметало ещё в гражданскую: и по тому свету, и по этому — вглубь подвала не посягала соваться. А подвал её выходил в тупиковую часть двора: этакое гулкое ущелье между высокими домами, ведущее в дворовый туалет. Тупик же, по которому в любое время может кто-то пройти — не самое хорошее место, если надо прятаться. Можно и попасться. А воду и припасы как носить?

Всё это, впрочем, можно было сообразить потом. Румыны, по счастью, по-русски не понимали. И Алёша чувствовал, что дома у мамы найдется пара-другая вопросов.

Действительно, дома ему пришлось почти все честно рассказать и пообещать, что он не будет соваться в тот коридор без разрешения. Но что у них есть план катакомб, который Маня и Петрик нашли на антресолях в папиных бумагах — Алёша благоразумно промолчал. Чтоб не волновать маму — это раз. И, кроме того, в плане ещё предстояло разобраться. Дядя Яков когда-то был революционным подпольщиком, но, похоже, это не обязывало его к хорошему почерку. Записи возле значков и стрелочек ещё надо было понять. И как стыкуются страницы этой обтрёпанной клетчатой тетрадки — тоже. И заодно — где именно на плане обозначен выход в подвал бабы Дуси.

Зато как они сделали со Светой этого Бубыря, как они сделали! День Бубырь прождал, а на следующий Алеша с наслаждением сказал ему все слова, которые мамы запрещают говорить приличным мальчикам. Бубырь раньше опешил, а потом страшно разозлился и побежал прямо к их квартире, заколотил в дверь. А румынский капитан был как раз дома, и, морщась, слушал брызжущую речь Бубыря:

— Ваше благородие, ахтунг… Они там жидов прятают. Или еще кого…

Румын повел плечами и хотел уже уйти в дом, но Бубырь ухватил его за рукав:

— Юде! Юде! Партизане! — заорал он на весь двор, тыча пальцем в наклонную дверь подвала.

Это уже и румыну было понятно, и он обратился за разъяснениями к Анне.

— Мадам, там кто-нибудь есть?

— Мосье Тириеску, там дрова, — с достоинством ответила Анна, не поведя бровью. Она достала из ящика стола ключ от замка и дала офицеру. Офицер покрутил этот ключ и сунул его Бубырю: открывай, мол.

— Счас, ваше благородие, айн момент…

И завозился над замком. Полязгал, открыл и распахнул дверь. Наклонился над ступеньками и заорал, почему-то на немецкий манер:

— Вылезайт!

Из подвала никто не ответил, а лезть туда Бубырю как-то расхотелось. Тут он наконец сообразил: мало ли кто там сидит, а ну как стрельнут? Терять-то им теперь нечего… Но господин капитан, всё с той же брезгливой миной, повел пальцем: полезай, мол. А сам достал, на всякий случай, пистолет.

И Бубырь пошел-таки вниз, загремел там дровами, а потом, конечно, взвыл не своим голосом. Вылетел он оттуда явно не с той скоростью, с которой намеревался. Потому что, яростно вцепившись ему в плечо, на нём висел глухо рокочущий Гав. И, хотя Алёша очень хотел, чтоб Гав успел перехватить Бубыря за горло, он сообразил, что румын запросто может выпалить из своего пистолета, и заорал:

— Пиль! Беги!

А из подъезда отозвался Светин зов:

— Гав! Гав!

Тут уж пёс рванул к подъезду огромными скачками, а Алёша сел на землю и разрыдался:

— Собачка! Моя собачка!

Из-под пальцев он любовался на Бубыря: Гав успел-таки его основательно подрать, и тот крутился на месте, подвывая и размазывая кровь.

Анна, не посвящённая в заговор, вполне натурально трясла Алешу за плечи:

— Откуда там это чудовище, Алёша? Алёша!

— Моя собачка, — заливался Алёша слезами из слюней, которые он успел наплевать в ладонь, — она теперь убежала!

Румын хохотал, и его денщик тоже. Они просто за бока держались, и Бубырь, не дождавшись сочувствия, потащился к своему подъезду. За дощатым столом под каштанами, на котором когда-то по вечерам мужики двора играли в домино, сидели румынские солдаты, делили пачки табака. Они тоже хохотали теперь, мотая головами в дурацких своих пилотках, и с ними хохотали высунувшиеся из окон жильцы, и смех отдавался в ледяном колодце двора.

Анна в сердцах ухватила Алёшу за шиворот и пихнула в дверь:

— Марш домой, хулиган!

Но капитан Тириеску мягко взял её под локоть:

— Не сердитесь на ребенка, мадам. О, я понимаю: я сам хотел собаку, когда был мальчик. И моя бедная мама тоже мне не позволяла. Ах, детство, детство, оно так скоро проходит. "Соба-чка" — вполне чисто повторил он уже по-русски, и снова засмеялся.