Наследники минного поля

Яцек, раз Света сама хотела, рассказал ей — менее эмоционально, чем Яся, но более подробно, про их с отцом историю. Как советские (он избегал слова «русские»), войдя в Польшу, арестовали всех польских офицеров, свезли в Козельск и ещё куда-то. А их с отцом мобилизовали в первый же день войны. Отец был когда-то в польской армии, ещё когда гнали Тухачевского. А потом опять работал врачом. Так что он как был в чине поручика, так поручиком и на эту войну пошёл. А он, Яцек, выучился на архитектора, особенно увлекался мостами и замками. Даже монографию перед войной выпустил. Он много ездил по Европе, знакомился с архитектурными шедеврами. И в Германии бывал, и в Англии, и во Франции. А мобилизовали — и стал поручиком сапёрной службы. По этой линии его ещё на военных сборах определили, раз он интересовался мостами и крепостями.

Встретились два поручика в Козельске, в монастырь их тогда согнали несколько тысяч человек. И содержали там, как в лагере. Но в самом монастыре не зверствовали, зверства Яцек уже потом видел. А в Козельске стрелки были, в общем, добродушные, и особых строгостей не было. Кроме полной изоляции. Потом, весной сорокового, их стали группами брать на этап. Они думали, что возвращаются домой! Им даже сделали прививки: от тифа и от холеры. Эти прививки особенно выводили Яцека из себя: он очень сдерживался, когда о них говорил, но всё равно чувствовалось.

Да, привезли в Катынь и всех расстреляли. Теперь он знает, сколько: пятнадцать тысяч. И отца тоже. А Яцека забрали в НКВД, на следствие. Потому что он знал немецкий язык и выпустил монографию, и бывал в Германии. Его обвинили, что он работал на польскую разведку: шпионил против Германии! Вполне в стиле советских. Так что дали ему восемь лет, и попал он в Коми, в лагерь, где с мамой и познакомился. А в сорок третьем по лагерям набирали поляков, делали Польскую армию. Называлось: «кто на «ский». Даже восстановили польскую награду «Грюнвальдов крест», у Яцека она есть, кстати… Дальше Света знает. Обычная для поляков судьба, только то необычно, что они с матерью живы оба. И про послевоенные казни и аресты правду Яся говорила, каждый ребёнок знает, ещё слава Богу, что они не всё знают… Не все, конечно, русскими детей пугают, но общая атмосфера… А не век же Польше стоять на коленях.

— Теперь затишье перед бурей, понимаешь?

— Да, дядя Яцек, чувствуется. И Ендрусь — потому такой?

— У тебя очень хороший брат, Света. Молись за него. Мы с мамой молимся.

Андрейка был ласков с сестрой, но про свои дела не рассказывал. Да, он учится в университете, да, пишет стихи. Нет, они не печатаются, но читателей много. А вот как это — не её дело. Ладно, он напишет пару строчек старым друзьям. Если Света так хочет. Но, в общем, ни к чему. Их дороги врозь теперь.

Так и не написал.

То, что в прошлый приезд показалось Свете роскошью в кваритре мамы и Яцека — у них даже душ был свой! И вообще так элегантно! — было, как она теперь понимала, чистенькой, аккуратно заштопанной бедностью. Тем не менее её так задарили, что даже неловко было. Она уезжала обласканная, нагруженная подарками, счастливая, что так хорошо повидались. Ну, почти хорошо.

— Ты понимаешь, — рассказывала Света Алёше, — у меня всё время было такое чувство, что от меня ждут извинений. Будто мне должно быть стыдно за то, что я русская.

— И дождались? — только и спросил Алёша.

— От меня дождёшься! Но, понимаешь, это — замкнутый круг. Вот ты любишь по логике, так по логике получается, что — ничего хорошего. Знаешь эти споры: вы наш Кремль брали, и нашего Ивана Сусанина убили, и всё такое. А вы нашу Варшаву брали, и наши восстания расстреливали, и всё такое. А вы нашего патриарха Гермогена… И конца никогда не будет, если так. Ничего уж тут не поделаешь. Тем более, их можно понять: мы для них — оккупанты не в прошлом, а сейчас. Но даже если это кончится — всё равно будем враги. По старой памяти и до конца света.

— И ты тоже?

— А я же нелогичная! — засмеялась Света. — Как тут Катька себя вела?

— Да уж получше тебя. Слушай, ты мне скажи по-честному: с голубями — так-таки случайно получилось? Ну, мужу-то родному…

— Муж — объелся груш!

Всё же Света ему рассказала. Но Алёша, как и обещал, не сказал никому, так что секрет этот так и остался нераскрытым.

ГЛАВА 21

— Вы знаете за эту речь?

— Ещё вчера.

— Так она же была сегодня.

— Ой, я же её не слушал, я её читал. Я знаю, когда её написали?

В газетах хрущёвской речи не было, но её зачитывали на закрытых партсобраниях. Секретно. Ну, а Одесса умела держать секреты так, что все всё знали, действительно, «ещё вчера».