Наследники Ост-Индской компании

Третий священник, двадцатитрехлетний иеромонах Онисим, жил в коттедже архимандрита Петра. В его обязанности входило совершать все богослужения, которые некогда было совершать старшим священникам, а также он должен был охранять дом настоятеля, убираться в нем (а площадь дома была около двухсот квадратных метров, да еще с полсотни квадратных метров — чистка снега на дорожке к дому в зимнее время, а в летнее — сад и огород), да еще стирка и готовка. Поговорить с прихожанами у него физически не оставалось ни времени, ни сил.

Но был в храме и один священник, который не входил в его штат, и который разительно отличался от остальных. Судьба была жестока к игумену Аристарху. В семьдесят лет он оказался пациентом в интернате Людмилы Владимировны. Получилось так, что у него возник конфликт с некоторыми сильными мира сего, а они сделали все, чтобы в церкви ему больше не было места, ни в одном монастыре и ни на одном приходе. Своего жилья у игумена не было, родственникам популярно разъяснили, что это не то родство, которым нужно гордиться. И как огромное благодеяние для отца Аристарха выставили то, что он будет жить в интернате на гособеспечении.

Архимандрит Петр был при некотором снобизме довольно добрым человеком, он взял бы игумена в свой коттедж, но не имел права. Настоятель пробовал поговорить со Скотниковой, чтобы священнику дали отдельную комнату, и та нашла каптерку под лестницей, где раньше хранили швабры, без окон и вентиляции. Отец Аристарх со смирением воспринял вселение и в эту «келью», но она недолго была его пристанищем. Комиссия из областного управления соцзащиты поставила на вид Людмиле Владимировне, что это человек живет у нее в антисанитарных условиях, но она, ничуть не смущаясь, заявила, что он сюда сам убегает из хорошей палаты, потому что психически болен, а лечить насильно она не имеет право. И игумен переехал в отделение психозов, и каждый день два раза должен был принимать нейролептики.

Последняя радость, которая ему осталась — это то, что ему разрешали каждое утро ходить в храм. Но ни служить, ни исповедовать ему не разрешалось, но он мог причащаться. Почти все время службы он стоял на коленях и сосредоточенно молился. В интернате сделать это с тех пор, как он утратил свою «келью», было очень трудно: другие больные, лежавшие с ним в палате, начинали сразу оживляться, бегать вокруг него, корчить рожи, иногда выливали на него горшки с нечистотами. Повара во время постов обязательно старались подсунуть ему непостную еду, думая, что этим уязвят старца.

А он, чем больше всего этого происходило, тем более царственно спокойным становился, и только каждую литургию со слезами молился за жителей Лузервиля.

Ему не рекомендовалось разговаривать с прихожанами; отец Петр акцентировал внимание на том, что в принципе, конечно, можно, но потом, возможно, он не будет ходить в храм, так как его сюда не пустят. Отец Аристарх лишь однажды нарушил это требование настоятеля ради молодой девушки с глубокими чистыми глазами, выпускницы медицинского училища, которая подошла к нему, попросить благословения идти в монастырь. Старый игумен проговорил с ней около часа. В итоге он сказал ей, что она должна остаться дома ухаживать за больной матерью, работать в интернате Лузервиля, и при каждой возможности бывать в храме — это будет для нее выше монастыря. Девушка его послушалась. Это была Ольга.

Договор

1615 год. Индия. В эту жаркую среду сэр Джон Эктон и два его друга вместе с пятью индийцами — проводниками продирались сквозь джунгли к храму Кали. Зачем сэру Джону — англиканскому священнику на службе Английской Ост — Индской компании понадобилась встреча со жрецом этого зловещего языческого божества, которому приносились человеческие жертвоприношения? Его спутники не могли ответить на этот вопрос, а он им не рассказывал. Они дружили с ним много лет, и привыкли безоговорочно доверять. Сэр Джон сказал им только, что этого требуют интересы компании.