Наследники по прямой. Книга первая.

– Знаю, - подобрался Чердынцев. - Я - знаю. А при чём тут?!.

– То есть как это при чём?! Ты когда записку свою передавал в наркомат - на что-то же надеялся?

– Нет, - спокойно ответил Чердынцев. - Я ни на что не надеялся. Я даже не надеялся, что меня с флота не попрут. Но держать в себе это не мог. И вообще - я делал, что должен. Откуда ты знаешь о моей записке? Тебе… Дарья сказала?!

Вот так, понял Гурьев. Вот так. Не бывает таких совпадений. Не бывает вообще.

– Дурак ты, каплей, - он вздохнул. - Дурак - и уши холодные. Да как я мог спросить её о таком?! Ты думаешь, я не догадался, что ты слово с неё взял?! Ты, - Гурьев зажмурился и помотал головой. - Ты не просто дурак, каплей. Ладно. Проехали, как говорится.

Ты не просто дурак, каплей, подумал Гурьев. Ты даже понять не можешь, как ты рисковал. И чем. То есть кем. Из-за бумажек каких-то. Бумажек, которые опережают время лет на двадцать, наверное. Под носом у агентуры зарубежной разведки. Черновики, Михаил Аверьянович. Черновики, будь они неладны. Знаешь ты, дурак, что можно сделать с такой девушкой из-за бумажек?! Знаешь?! Если бы… Нет. Нет. Всё. Это кончилось. Кончилось - и больше не повторится.

– Как это - проехали?! Если она не сказала - тогда откуда?!

– Конечно, она ничего не сказала. А я не спросил, потому что я, в отличие от тебя, не дурак. Да, ты умный, стратег, а дурак. И скоро ты поймёшь, почему я даже не заикнулся о твоей записке до сих пор. Черновики завтра сдашь мне под роспись.

– Во как, - сердито проговорил Чердынцев. - Во как.

– Надеюсь, ты на себя сердишься? - вкрадчиво осведомился Гурьев. - Конечно, мечты твои во всей красе советское правительство воплотить не в состоянии, но! Кое-что сможем. Кое-что. Вот так, без пяти минут контр-адмирал Чердынцев.

– Не понимаю, - потряс головой Чердынцев. - Не понимаю!

– Поймёшь, - пообещал Гурьев. - Скоро, совсем уже скоро. А вот и наша выпивка с закуской, - он поднял глаза на входящего заведующего своим любимым греческим кафе.

– Вот, Яков Кириллович, - любовно расставив свои творения, сказал заведующий. - Как вы любите. Кушайте на здоровье. Позвоните, я потом Косту пришлю, посуду забрать.

– Спасибо, Амвросий Георгиевич, - Гурьев протянул ему деньги. - Вы просто метеорит. Спасибо.

– Ну, вообще, - дёрнул головой Чердынцев, когда грек покинул кабинет. - Ну, ты буржуй, Яков Кириллович, буржуй - с ума сойти!

– Я не буржуй, Михаил Аверьянович, - усмехнулся Гурьев. - Я себя уважаю. И людей, соответственно, тоже. Которые себя уважают - тех особенно. Давай-ка, разливай, коньячок у Стильянидиса знатный.

– Ну, может, ты и прав, - Чердынцев налил, поднял рюмку, посмотрел янтарную жидкость на свет. - Скорее всего, даже. Прав. Водку не пьёшь, что ли?

– Нам водка сейчас не пойдёт, - убеждённо сказал Гурьев. - Нам сейчас с тобой непременно нужен коньяк, каплей. Вот этот, мягкий такой. И не из широкобёдрых бокалов, как этикетом предписано, а вот так, рюмками и залпом. Давай, каплей. Помянем всех, кто не с нами.

Они выпили, не чокаясь. Чердынцев, сжевав лимон, к еде не притронулся пока:

– Ну, говори, Яков Кириллович. Говори, чего я тебе должен. Я же понимаю - я тебе не просто должен.

– Ты, Михаил Аверьянович, службу несёшь, Родину защищаешь, - тихо проговорил Гурьев. - А Родина - поэтому - самое дорогое, что у тебя есть, защитить обязана. Это правильно, и только так - правильно. Родине и отслужишь. А я - просто оказался в нужном месте в нужное время.

– Вот ты какой, - опустил голову Чердынцев.

– Да, я такой, - согласился Гурьев. - Такой - и ещё всякий разный бываю, в зависимости от степени важности поставленных задач. Давай ещё. За дочь твою, капитан-лейтенант Чердынцев. За твою самую главную и большую жизненную удачу.

– Вот так.

– Вот так.

Они ещё раз опрокинули рюмки - и Чердынцев, поставив на стол свою и взявшись разливать по третьему разу, спросил:

– И что? Совсем я тебе ничего не должен?

– Должен, - не стал ломаться Гурьев. - Обязательно. И я свой должок получу, можешь не сомневаться.

– Какой же?

– Историю. Для начала.

– Историю?! Какую… историю?!

– Ты знаешь, каплей, - Гурьев смотрел так, что Чердынцев понял: он знает. А если не знает, то узнает.

Здесь и сейчас.

Память сердца. Июль 1918. Гардемарин и Принцесса

Боль. Это было единственное и самое главное ощущение, накрывшее её с головой. Боль. Везде, во всём теле, и самая сильная - в плече. Почувствовав боль, она вспомнила. Вспомнила всё. Боль как будто сразу же ушла, и на её место вступил ужас. Ужас, который полностью вытеснил собой её сознание. Только на самом краю пропасти, уже почти опрокидываясь в безумие, она поняла, что нельзя закричать. Нельзя.