Наследники по прямой. Книга первая.

– Со мной всегда сладко, лошадка. И чем дальше, тем слаще, - он усмехнулся. - Ты мне нравишься, а больше ничего не требуется. И тебе не требуется.

– Всё-таки ты злющий, - глубоко вздохнула Татьяна, ещё крепче вжимаясь щекой в ладонь. - Это ведь не я тебя так разозлила, правда?

– Нет. Я бы сказал, что ты меня не злишь, а скорее, совсем наоборот. Когда правильно себя ведёшь.

– Я буду правильно, Яшенька, - шевельнулась Татьяна. - Ты только объясни, как!

О, это - пожалуйста, подумал Гурьев. Объяснять - это именно по моей части. Всё объясню тебе, лошадка. Только не теперь. Лет через двадцать. Если доживём. А пока - я буду тебя спрашивать. Драть - и спрашивать.

Он уложил Татьяну в нужную позицию и вошёл в неё - стремительно и нежно. Татьяна охнула и подвинулась навстречу:

– Яшенька… Какой ты… а-ах…

– Да, лошадка, - прошептал Гурьев, наклоняясь и прихватывая зубами её ухо. - Я такой. Коновал. Коновалов. Расскажи мне, лошадка. Любишь, когда Коновалов тебя дерёт? А?

– Из… вра… щенец…

– Коновалов или я? - поинтересовался Гурьев, продолжая доводить Татьяну до состояния транса.

– Ты-ы-ы-ы…

– Тебе же нравится.

– Да-а-а…

– Вот видишь. Видишь, как хорошо. Расскажи. Расскажи.

Через несколько минут, придя в себя, Татьяна, прижавшись к Гурьеву, спросила:

– Что тебе рассказать? Я не доносчица, Яша. Меня Коновалов уговаривал, чтобы я на учителей объективки писала…

– Так и говорил - объективки?

– Так и говорил. А я не согласилась. Боюсь я.

– Коновалова не боишься?

– И Коновалова боюсь. Я ему обещала - напишу. И не пишу. А когда он спрашивает…

– Даёшь.

– Даю, - сердито проговорила Татьяна и прижалась теснее. - Я всем даю, кто попросит ласково. Мне нравится давать. И Коновалову даю. И тебе даю. И Васе даю.

– И Ферзю даёшь?

Татьяна взвизгнула и резко отодвинулась:

– Нет!!!

– А что ж так? - весело удивился Гурьев, устраиваясь поудобнее в отвратительно мягкой кровати. - Или он просит неласково?

– Бандит он. Тварь. Сволочь, - глухо проговорила Татьяна, отодвигаясь ещё дальше. Даже в неверных сумерках Гурьев увидел, как она побледнела. - Сволочь. Сволочь. Яша… Кто ты, Яша?!?

– Ты ему не даёшь, Таня, - вздохнул Гурьев. - Я знаю, ты ему не даёшь. Он сам берёт. Ты не даёшь - а он берёт, не спрашивая. И самое страшное - тебе это в какой-то миг даже нравится.

Истерика Широковой его не удивила - но вымотала едва ли не так же сильно, как и саму Татьяну: Гурьеву пришлось потрудиться, чтобы вернуть женщину к реальности и заставить - и помочь - ей выговориться. К полуночи схема деятельности "организованной преступной группы" Ферзя была ему, в общем и целом, ясна. Ах, молодец Кошёлкин, молодец, какой молодец, в который раз думал Гурьев, слушая сбивчивое повествование, пересыпанное не интересовавшими его ничуть эмоциональными нюансами переживаний и прочими "женскими штучками". И всё же Татьяна добавила те самые детали, которые позволили замкнуть схему. Оставались ещё некоторые мелочи, но Гурьев резонно предполагал выяснить их в ходе встречи с самим Ферзём. Вот только одна деталь - очень существенная - оставалась неясной.